Первый московский процесс по делу Объединенного троцкистско–зиновьевского центра открылся 19 августа 1936 года в Октябрьском зале Дома союзов. Перед Военной коллегией Верховного суда СССР под председательством армвоенюриста Василия Ульриха при государственном обвинителе прокуроре СССР Андрее Вышинском предстало шестнадцать человек, в том числе Лев Борисович Каменев, Григорий Евсеевич Зиновьев, близкий сподвижник Троцкого по военным годам герой Гражданской войны Иван Никитович Смирнов, еще тринадцать менее известных фигурантов. В ходе скоротечного процесса все они признались в совершении ужасных преступлений, все были приговорены за измену и террористическую деятельность к смертной казни и в ту же ночь расстреляны.
Подготовкой и обработкой будущих подсудимых к открытому процессу под личным руководством Ягоды занималась группа тщательно отобранных им сотрудников из разных отделов ГУГБ (автор напоминает, что специализированного следственного подразделения тогда в системе еще не существовало).
Но Ягода вовсе не являлся первым лицом в этой акции. Настоящим распорядителем готовящегося спектакля был Николай Ежов – по еще одной своей малоизвестной должности. 15 мая 1935 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло секретное постановление о создании Особой комиссии по безопасности для ликвидации врагов народа. В состав комиссии был введен и Ежов. Кроме него в комиссию входили секретарь ЦК Андрей Жданов, завотделом руководящих парторганов ЦК Георгий Маленков, прокурор СССР Андрей Вышинский, секретарь партколлегии КПК Матвей Шкирятов. И, разумеется, Иосиф Сталин.
Надо полагать, что участь Ягоды была предрешена Сталиным еще до процесса Каменева – Зиновьева, подготовка которого стала для него последним заданием вождя. Самому Ягоде было предназначено сесть на скамью подсудимых вместе с «правыми» – группой Бухарина, Рыкова, Томского. Данный процесс должен был подготовить почву для снятия Ягоды с поста наркомвнудела как «прошляпившего» заговор Каменева и Зиновьева. Именно так и было сформулировано обвинение в известной телеграмме Иосифа Сталина и Андрея Жданова из Сочи, где они отдыхали, членам Политбюро в Москву 25 сентября 1936 года. В телеграмме говорилось: «Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско–зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на 4 года. Об этом говорят все политработники и
большинство областных представителей наркомвнудела. (Эта фраза – чистый блеф. Ни с какими политработниками и сотрудниками НКВД по этому поводу ни Сталин, ни тем более Жданов не разговаривали. – Т. Г.) Замом Ежова в наркомвнуделе можно оставить Агранова» {111} .
Уже на следующий день остававшиеся в Москве члены Политбюро назначили Ежова наркомом НКВД, сохранив за ним посты секретаря ЦК и председателя Комиссии партийного контроля (КПК) при ЦК ВКП(б).
Освобожденный от должности наркомвнудела Ягода в тот же день был назначен наркомом связи СССР. Ненадолго…
Все эти события прямо коснулись положения Артузова в Разведупре и в конечном счете отразились на его дальнейшей судьбе. Отношения между военными и бывшими чекистами никогда не были безоблачными, но до поры до времени разногласия носили скрытый, личностный характер. Теперь все резко обострилось. В глазах и наркома Ворошилова, и начальника Разведупра бывшие сотрудники ОГПУ—НКВД были не просто «чужаками», но «людьми Ягоды». Назначение Генриха Григорьевича наркомом связи одного из самых приближенных к Сталину «малых» вождей Ворошилова обмануть не могло. Потому он не без основания полагал, что они представляли для него скрытую угрозу, в любом случае были «нежелательным элементом». Началось неприкрытое выживание Артузова, Штейнбрюка и других работников, приведенных Артуром Христиановичем из Разведупра, под предлогом, что Артузову так и не удалось до должного уровня подтянуть дисциплину в управлении. Это была откровенная чушь, поскольку Артур Христианович в первую очередь занимался именно разведывательной работой, а проблемы с кадрами вообще и с дисциплиной в частности входили в обязанности именно начальника управления Урицкого.
Не выдержав ставшей откровенной травли, Артузов написал 20 декабря 1936 года Урицкому письмо. Ранее из него публиковались только выдержки. Автор имеет возможность привести его почти целиком, сократив лишь малозначительные детали.
«Дорогой Семен Петрович!
После серьезного раздумья и нескольких бессонных ночей решил кратко написать Вам о недостатках нашей работы. В письме сделать лучше, конкретнее и без слишком большого волнения, что в личном разговоре неизбежно. А сердце у меня иногда сдает.
1. Начну с главного и самого волнующего. Прихожу к заключению, что Вы начинаете менять свое прежнее безупречное, глубоко партийное отношение к группе товарищей чекистов, пришедших вместе со мной (не по моему ходатайству меня направили в РУ. Вы это знаете) {112} . Факты:
а) исключительно усилившаяся резкость с Вашей стороны в отношении бывших чекистов;
б) прекращение с Вашей стороны практики обсуждения оперативных вопросов с начальниками отделов – бывшими чекистами. Ваше влияние Вы свели только на писание в высшей степени резких, обидных резолюций по каждому, даже мелкому упущению, вызов к себе главным образом для надрания и угроз снятия с должности. Тоже в присутствии оперсостава.
Лично я считаю, что меры взыскания и внушения необходимы для поднятия нашей работы. Однако без чередования со спокойной, воспитательной, подбадривающей работы они цели не достигают, особенно в разведке (полагаю, также и в строевых частях). Может быть, эту работу Вы ведете не в моем присутствии. Полагаю, что в этом случае меня иногда также можно было бы приглашать. За последнее время как–то случается, что я приглашаюсь главным образом на занятия первого типа;
в) меры взыскания, налагаемые Вами за последнее время, имеют тенденцию быть более суровыми по отношению к чекистам, а иногда грешат по части справедливого распределения взысканий. Так, в деле с т. К… попало больше людям, менее виновным, чем более виновным. При этом Вы не сочли нужным показать мне проект Вашего приказа, хотя Вы знали, что я вел лично следствие по этому поводу. Разумеется, я не допустил допроса следователем прокуратуры действительно виновных в этом деле лиц (тт. П… З… Я…), ибо в противном случае Ваш приказ был бы скомпрометирован {113} .
…Я никогда ни разу не слышал ни от кого, чтобы кто–нибудь позволил себе высказаться без достаточного уважения к Вам или к руководящим военным товарищам (Артузов имеет в виду бывших чекистов, поскольку ранее, в опущенном абзаце, он приводит примеры неуважительного отношения к ним со стороны именно военных. – Т. Г.)… Я думаю, что Вы уже достаточно меня знаете, чтобы совершенно исключить какое бы то ни было терпимое отношение к этому вопросу с моей стороны. Я думаю, что и вне управления в товарищеской среде никто из чекистов нигде и никогда не позволяет себе никакого нелояльного высказывания по отношению к командованию Управления. Мне кажется, что уже было недавно такое время, когда последние грани между разведчиками–чекистами и тт. военными окончательно, казалось, исчезли. Чуткий аппарат, однако, остро воспринял малозаметную внешне перемену в Вашем отношении к бывшим чекистам;