* * *
Тревитт умер в воздухе, во время перелета через границу. Точный миг Чарди не уловил; возможно, его и не было. После спасения парнишка так полностью и не пришел в сознание. Он лежал, грязный и окровавленный, на полу – на палубе, как его называли пилоты – «Хьюи». Чарди уже доводилось летать, и не раз – во Вьетнаме в шестидесятых, в Перу, – и всегда все было одинаково: оглушительный рокот, яркий свет и воздух, бьющий в открытую дверь вертолета, вибрация, резкий запах горючего, вонь пороховой гари – и мертвец на борту.
Они накрыли его лицо простыней и попытались аккуратно устроить его руки и ноги, но во время болтанки одна рука свалилась, и из-под простыни с изящной каймой выглянули тонкие пальцы. Да, Тревитт теперь совершенно не походил на того юного мечтателя, которого Чарди видел в Росслине – в костюме, в кабинете, в самый разгар цивилизованного дня. Он выглядел как самый настоящий боец, солдат, грязный, усталый и мертвый. Чарди вдруг подумал, что почти ничего не знает о нем.
И спросить тоже было не у кого: среди них у Тревитта не было друзей – кроме Чарди, в вертолете сидели два спецагента ФБР, напротив него, в мрачном отдалении, с бесстрастными лицами, настоящие полицейские служаки. Да еще один драгоценный трофей, мексиканец, толстый, раненый и угрюмый, с безумными глазами, который все повторял и повторял: «Господи Иисусе, господи Иисусе». Кто бы это такой мог быть?
Чарди взглянул на него. Рука у мексиканца была замотана бинтом, он устало привалился к передней переборке.
Кто ты такой? Что делается в твоей глупой башке?
Какие секреты там хранятся, свинья?
Неожиданно рев двигателя стал тише, и Чарди почувствовал, что они снижаются. Взметая тучи пыли, стальная птица опустилась в отражение солнца от пустынной почвы, и на них обрушились каскады белого света, а миг спустя они, подпрыгнув, приземлились, и двигатель заглох.
Они неуверенно выбрались из машины. Откуда-то высыпали многочисленные спецагенты ФБР и пограничники. Чарди стоял на отшибе на солнцепеке; вокруг него кипела деятельность, сновали люди, которые знали, что делать.
Пол пошарил в карманах, нашел темные очки и надел их, чтобы глаза не слепил солнечный свет, убийственный на этой широте. Они находились на пограничном пункте по обеим сторонам от Камино дель Дьябло, дороги дьявола, на юго-востоке Аризоны, давно облюбованной нелегальными эмигрантами и наркокурьерами, затруднить переправку которых и было призвано строительство нового пограничного пункта. На фоне ярко-голубого неба безжизненной тряпкой висел американский флаг. Чуть поодаль за сборными щитовыми и панельными домиками начинались бурые холмы из песчаника, скудная колючая растительность и скалы. Чарди доводилось бывать и здесь тоже, и не раз, на этой разбитой на скорую руку заставе, где время от времени гибли люди.
Он снова взглянул на Тревитта, накрытую простыней неподвижную фигуру на носилках у затихшего вертолета.
– Кофе, Пол? – спросил Лео Беннис. – Или холодного чая? У нас тут есть холодный чай.
– Не нужно.
– Боже, не представляю, как он умудрился так долго протянуть с пулей в животе.
– Наверное, он был мужественный парнишка, – сказал Чарди.
– Он держался молодцом. Лучше не придумаешь.
– Эй, мистер?
Это был мексиканец.
– Эй, вы не можете так поступить. Вы увезли меня из моей страны. Вы должны вернуть меня обратно.
Чарди ничего не ответил. Разве кто-то не должен был за ним приглядывать?
– О вас позаботятся, – заверил мексиканца Лео. – Не беспокойтесь.
– Это недешево вам обойдется, вот что я вам скажу. Недешево, да.
Он улыбнулся. Потом сказал:
– Эй, тот мальчишка, ненормальный мальчишка, он ничего не умел. Ему приходилось подтирать нос. Я думал, все гринго – крутые ребята. У вас что, не нашлось никого получше?
Он улыбнулся, сверкнув ослепительными зубами.
Чарди улыбнулся в ответ и с размаху врезал ему по носу, чувствуя, что разбил его. Мексиканец мешком осел в пыль. Он убил бы мерзавца, если бы Беннис, а потом и еще несколько человек не оттащили его.
Ужасающий миг стремительно надвигался. Ланахан провел шершавым языком по пересохшим губам, посмотрел на часы, на стакан с водой перед ним, потом на стакан Сэма Мелмена на другом конце стола. Губы и горло молили о воде, но он не мог выпить больше, чем его руководитель. Ланахан поклялся себе ничем не выказать свою слабость перед оперативным директоратом, избранным на еженедельном совещании начальников отделов в Лэнгли. Люди, собравшиеся в этой комнате, были старше его лет на десять, а то и на все пятнадцать и не отличались особым дружелюбием.
Но Мелмен славился своей неприхотливостью и мог обходиться без воды часами. Он даже не прикоснулся к своему стакану, совсем. А вот его сосед, должно быть, не далее как сегодня утром сдал русским парочку агентурных сетей, потому что выдул уже полтора стакана.
Из Советского блока, похоже, тоже ожидались дурные вести, поскольку тамошний малый прямо-таки присосался к стакану и озирался по сторонам с рассеянным ужасом, который можно увидеть только на совещаниях – нездоровая бледность и дико бегающие глаза, неприкрытый и всепоглощающий страх.
Но Сэм на том конце стола восседал в своем спокойном величии. Он протянул руку над полированной деревянной поверхностью, продемонстрировав четверть дюйма манжеты кремовой французской сорочки, и лениво погладил стакан. Ланахан завороженно следил, как его изящные пальцы ласкают прохладное стекло, потом перевел взгляд на собственный стакан – до него было всего несколько дюймов. Он стоял под прямоугольной люминесцентной лампой, в свете которой стекло казалось немыслимо ярким.
«Вода, вода, кругом вода, а выпить нечего».
Эта строчка, зазубренная когда-то в приходской школе, тупо долбила его череп и не желала уходить. Он попытался отделаться от нее.
На другом конце стола прилежный сотрудник отдела Европы методично и пространно излагал подробности недавно завершенной операции с советским военно-морским атташе в Ницце. Это было бессмысленное и корыстное повествование, изобиловавшее упоминаниями людей и событий, о которых Ланахан не имел ни малейшего представления. Выслушивание подобных секретных сведений давным-давно утратило для Ланахана свое пьянящее очарование, и многословие докладчика было для него пыткой: после Европы наступал черед Дальнего Востока, а за ним шли особые проекты. А Мелмен, помимо множества прочих вещей, отвечал и за особые проекты. Он снова заглянул в повестку дня на слепой, смазанной ротапринтной копии перед ним, как будто хотел убедиться точно, и увидел – да-да, под заголовком «Особые проекты» все ту же строчку, которая никуда не делась: «Отчет по делу Данцига (ответств. М. Ланахан)».
Майлз протянул руку и потрогал стакан. Он коснулся стекла одним коротким пальцем, ощутил его гладкость. Его не покидала непостижимая уверенность в том, что, если он нарушит эту тайную договоренность с самим собой, если поддастся искушению и выпьет воды, неминуемо разразится катастрофа. Это было предопределено, это не вызывало сомнений. И тем не менее, эта мысль делала воду нестерпимо притягательной. Его горло жаждало ее. Майлз взглянул на часы. Прошло тридцать секунд.