— Ричард, — уже со злостью повторил Лэймар, — тащи свою чертову задницу из воды и прекрати...
Но Ричарда уносило. Течение увлекало его, и Лэймар видел, как глупое выражение на лице несчастного сменилось выражением ужаса и слабости. Ричард запаниковал, беспорядочно замахал руками, потерял контроль над собой и через несколько секунд исчез из виду.
— Ви-чад, — произнес Оделл.
— Унесло парнишку, — констатировала Рута Бет. — Река взяла его.
Лэймар все еще наблюдал. Он испытывал нечто вроде разочарования. Затем пришел в ярость. Проклятый идиот этот Ричард, пройти почти весь путь и...
— Вот дерьмо, — сплюнул он.
— Лэймар, с ним кончено. Пусть тонет, — сказала Рута Бет. — Пусть тонет.
* * *
Ричард тонул. Мир стал темным и бесформенным. Там, внизу, не было света. Он слабо дергался и махал руками, пытаясь противиться судьбе, но в этом мире не было места пощаде и милосердию. Он пытался вынырнуть на поверхность и вдохнуть хоть глоток воздуха, но легкие его заливала вода. Ему нужен был воздух, но вместо воздуха кругом была одна только вода. Его окружал серый мрак. Он закрыл глаза.
И подумал о матери.
«Мама», — ему захотелось плакать.
Его мать была очень красивой женщиной. Вместе со своими «друзьями» она прогнала прочь его отца. Мать и ее окружение происходили из Талсы. Это было третье поколение нефтяных магнатов, которые жили на нефтяные деньги, давно уже переставшие пахнуть трудом и потом нефтяных разработок. Папаша же его предпочитал компанию парней-сорвиголов, мошенников и спекулянтов, по которым плакала тюрьма. Эта компания, как и он, предпочитала зарабатывать деньги на свой страх и риск, выматывая на этом деле свои кишки и нервы. Короче, вся эта напыщенная публика, эти дружки матери с их замашками аристократов с Восточного побережья, объединились и прогнали вон бедного малого. Ричард был уверен, что они даже не потрудились оформить развод.
Мать постоянно твердила Ричарду, что из него может получиться художник. Она в нежном возрасте начала водить его на занятия в художественную школу и окружила компанией людей искусства. В возрасте шести, девяти, одиннадцати и четырнадцати лет его возили в Европу. Не ее вина, что из этого ничего не получилось. Она сделала все, что было в ее силах.
Как бы то ни было, обстоятельства всегда складывались не в пользу Ричарда. Мать обязательно представляла его выдающимся личностям из мира художников, когда те оказывались в их местах, но он всегда разочаровывал их. Несомненно, он обладал талантом, но не слишком великим — это было ясно каждому. Кроме того, в общении он был намного менее интересен, чем его мать. Он проигрывал ей во всем — он не умел поддержать светскую беседу; ему недоставало ее блестящего переливающегося очарования, живости, умения доверительно выслушивать собеседника. Она говорила ему об этом, причем не косвенно, щадя его самолюбие, а резко и прямо в глаза.
— Ричард, ты многого мог бы достичь, не будь ты таким мямлей. Если ты будешь и дальше так себя вести, ты ничегошеньки не добьешься, я тебе торжественно это обещаю. Ты должен научиться пробиваться в этой жизни. Окружающие вряд ли одобрят твои сомнения в своих силах. Это не понравится никому. Выбирайся из этой спячки, откройся.
Но чем сильнее подталкивала она его, тем больше он замыкался в себе. Чем больше расцветал его внутренний мир, тем более заторможенным и жалким казался он окружающим, тем больший ужас охватывал и уродовал его. Он стал бояться всего!
В тот день, когда все произошло, он, вернувшись, застал мать с одним из ее друзей. Через некоторое время друг ушел, мать спустилась вниз и, смешивая себе коктейль, — все еще прекрасная в свои шестьдесят — спросила, понравилась ли репортеру его выставка.
— Понимаешь ли, — промямлил Ричард, — он не явился.
— Он что?
— Он не явился. Мама, я не знаю, что могло случиться, может быть, он забыл.
— Ричард, я вложила в эту выставку четыре тысячи долларов. Что ты имел в виду, сказав, что он не явился?
Тридцатилетний взрослый мужчина, он стоял перед ней, дрожа от страха, как напроказивший ребенок. Он ненавидел ее почти так же, как ненавидел самого себя.
— Позвони ему, — велела она.
— Я звонил, его не было на месте.
— Позвони еще раз.
— Мама...
— Позвони ему, Ричард, позвони ему прямо сейчас. Ты ведешь себя, как неразумное малое дитя. Не позволяй никому топтать себя ногами. У тебя именно поэтому ничего не получается в жизни, и мне постоянно приходится тащить тебя за уши. Я всегда плачу за все. Тебе все достается даром.
Он позвонил.
Репортер оказался на месте.
— А, это вы, мистер Пид. Я очень сожалею, что так получилось. Я же говорил вам, что приду, если смогу. Но, видите ли, дело в том, что статьи о живописи — это только часть моей работы. Мне, к сожалению, приходится читать всю воскресную верстку, поэтому времени для посещения вашей выставки совсем не осталось и я не смог прийти на нее. У нас не «Нью-Йорк тайме», вы же понимаете, мы всего лишь «Дейли оклахомен».
Корреспондент повесил трубку.
— Звони ему еще раз, — приказала ему мать.
Он никогда так и не смог понять, ни в тот момент, ни после него, ни в течение последующих месяцев тяжелых раздумий, почему то, что произошло, случилось именно так и именно в ту минуту. Ведь это могло произойти в любой другой день и в любую другую минуту.
В полицию позвонила их горничная.
Он тщетно пытался убедить их всех, что у него не было намерения ослепить ее. На самом деле он стремился просто убить ее. Но нож был слишком короток, это был нож для масла, к тому же совершенно тупой, а мать оказалась намного сильнее, чем он мог предположить. Она лежала под ним в такой позе, что он никак не мог достать ей до сердца. После первого же неудачного удара она свернулась клубком и он не смог распрямить ее, настолько сильно она сопротивлялась. Единственное место, куда он мог ее ударить, было лицо. Глаза находятся на лице, правда? Вот они и попали под нож. Но это уже не его вина.
Ричарда внезапно вынесло на поверхность воды. Он плыл по реке. Мимо проносились растущие на берегу деревья. Стало значительно светлее.
В легкие проник живительный кислород. Он счастливо улыбнулся, но в этот момент вода снова поглотила его.
Ричард смирился со смертью.
Они слились в нерасторжимом объятии. Он чувствовал, как ее сильные руки уносили его и душили своими смертельными ласками. Он совершенно не испытывал боли. Все его тело онемело, как деревянная колода, это онемение нарушалось только судорожными подергиваниями мышц. В смертном последнем сновидении ему привиделся Лэймар. Лэймар во всех своих ипостасях: несчастный, грубый, могучий, неистовый Лэймар. Странно, что в последние минуты жизни ему вспомнился именно Лэймар, подумал Ричард.