По размерам толпы можно было без труда определить, кто нынче на коне. Неплохо шли дела у обоих Кайлов, и, разумеется, никто не мог относиться равнодушно к блистательному Дейлу Младшему, наследнику мантии, теперь перешедшему в «конюшню» всенародно любимого гения футбола Джо Гиббса; у трейлера Джеффа Гордона, вечного отстающего, особого оживления не наблюдалось, здесь толпились лишь немногочисленные неудачники и самопровозглашенные диссиденты. Но главным кумиром был рыжеволосый двадцатидвухлетний Мэтт Макриди, уже успевший завоевать несколько побед в гонках весеннего этапа и нацеленный на главный кубок, который будет вручаться в конце сезона.
Как-то незаметно для самого себя Ричард поддался потокам воодушевления, даже любви, неудержимо влекущим к трейлеру Макриди. Через мгновение он понял, чем объясняется такое единодушное устремление толпы. Боже милосердный, здесь находился сам гонщик, собственной персоной!
Брат Ричард застыл и повернул было назад. Но, подумав, он пришел к выводу, что после пластической операции, в обличье Короля Ричарда, он не расшевелит никаких старых воспоминаний, ни у мальчишки, ни у Реда, ни у кого бы то ни было. Поэтому Ричард двинулся вперед, попадая в водовороты паломников и выскальзывая из них, и подошел довольно близко, особенно не толкаясь. Нет, он не стал вставать в очередь тех, кто желал получить автограф на плакате, шляпе, футболке и еще бог знает чем. Мэтт прилежно работал маркером, с обаятельной улыбкой принимая пожелания удачи и даже полные любви могучие удары по плечу.
Ричард не хотел останавливаться, ибо движение является законом толпы. Увлекаемый течением, он прошел мимо, обратив внимание на невозмутимое спокойствие Мэтта (тот всегда был таким) и на его вежливость (этого у него было не отнять), и вдруг с острой горечью почувствовал, что именно Мэтт по-настоящему выиграл от того безумства, случившегося одиннадцать лет назад, хотя тогда этого никто не мог знать, ибо Мэтт был еще мальчишкой, сыном от второй, любимой жены. Добродушный и застенчивый, он жадно впитывал блистательные приключения, которым было суждено стать его жизнью.
Ричард услышал, как Мэтт произнес своим мягким голосом: «Да, мэм. С радостью». Усадив трехлетнего малыша к себе на колени, он улыбнулся в объектив «мыльницы». Затем настала пора уходить, и сотни тех, кто еще стоял в очереди, испытали разочарование.
Встав, Мэтт сказал в микрофон:
— Друзья, мне нужно немножко поспать и размять руки перед таким обилием левых поворотов!
И разумеется, все рассмеялись.
Мэтт помахал рукой. Они с Редом направились к подъехавшему гольф-кару, и Ричард увидел, какой он худой и в то же время мускулистый, этот молодой парень, какой он поджарый и грациозный. У него было идеальное тело профессионального гонщика, такое, каким обладали все великие: короткое и стройное, чтобы не заполнять собой водительское сиденье, с крепкими руками и длинной шеей, что позволяло крутить головой, следя боковым зрением за тем, что происходит справа и слева, с длинными ногами, без труда достающими до педалей, — короче говоря, все, что нужно, и ничего лишнего.
Гольф-кар быстро исчез за проволочным забором, огораживающим жилые прицепы, в которых размещались водитель и команда, отделяющим аристократию от плебеев.
Проводив кар взглядом, Ричард постарался представить себе, куда он доставил Мэтта: к роскошному прицепу, предназначенному для долгих поездок, к красивой женщине, а то и к четырем или шести красивым женщинам, восторженным поклонницам, к его приятелям из числа кинозвезд или звезд рок-музыки — в общем, к большой жизни, какой она виделась Америке в настоящий период истории.
И снова Ричарда захлестнула волна меланхолии — мимолетный образ извечного «того, что могло бы быть». Столько лет он старался убедить себя в обратном, в том, что, учитывая некоторые особенности его поведения, не было никакого «того, что могло бы быть», было только «то, чего не могло произойти никогда». Так легли карты: у него не было дружелюбной общительности Мэтта, его мягкости, обаяния. Он никогда не признавал никаких дурацких законов, он привык всегда поступать так, как ему хочется. Он слишком умен, слишком склонен к самоанализу. Подобно всем спортивным и военным предприятиям, НАСКАР предпочитала тех, кто сам не догадывался о своей исключительности. Если кто-нибудь обладал чувством иронии, прочитал две-три книги, имел вкус к сюрреализму и гротеску, если он ненавидел жесткие рамки и обладал сердцем прирожденного бунтаря, ему надеяться было не на что. Он с легкостью видел все насквозь. Это было все равно что церковь для сердца неверующего. И даже если человек чувствовал к ней чудовищную ностальгию, горькая, суровая, проклятая правда состояла в том, что этому все равно никогда не суждено было случиться, что для него в ней не было места. Для Мэтта, учитывая его идеальное сочетание способностей и ограничений, возможно, это подходило в самый раз. Для Ричарда, с его сочетанием способностей и неприятия каких бы то ни было границ, это было слишком много. Как бы ни сложилась судьба, он сам уничтожил бы свое наследие, осквернил церковь и пошел бы своим путем беззакония.
Вот почему он был Грешником.
Ричард включил проигрыватель и вывернул громкость на максимум, чтобы любимый хорал выгнал ко всем чертям меланхолию у него из головы.
Грешник, куда ты побежишь?
Я побегу к морю,
Море, ты меня укроешь?
Побегу к морю,
Море, ты меня укроешь?
Но море бушевало и кипело
В тот день.
Теперь пришла пора заняться делом. Ричард поднял взгляд на возвышающуюся впереди махину автодрома, которая на таком близком расстоянии превратилась в ровную стену вертикальных стоек и горизонтальных стяжек под брюхом крутых рядов зрительских кресел. Рядом, посеребренное августовской жарой, находилось здание администрации гонок, чем-то похожее на «кадиллак» модели 1937 года. Оно стояло на возвышении, а внизу перед ним простирались ровные клетки дорожек деревни НАСКАР и магазинчиков, торгующих сувенирами и регалиями. Деревню разделяла надвое сточная канава, заполненная грязной водой. Но через нее были переброшены два моста. Достав блокнот и карандаш, Ричард старательно нарисовал план, затем наметил кратчайшие пути от шоссе к мостам. О, это будет самое забавное!
Перебравшись на другую сторону канавы, Ричард пошел дальше и обнаружил в точности то же самое на протяжении еще одной квадратной мили: палатки и прицепы, разделенные дорожками, все крикливое и безвкусное, и недоумение паломников, видящих повсюду святые реликвии, выставленные на продажу, причем за немалые деньги. За деревней начинался холм, последний отрог горных хребтов, уходящих на север. Ричард устремил взгляд вдаль, сквозь грязь и густой лес к вершине холма, до которой было чуть больше мили по прямой и около шестисот футов по вертикали. Он знал, что, как и во многих старинных преданиях, рай находится на вершине горы. «Я был на вершине», разве не так? Но прежде чем подняться на вершину, нужно переплыть через реку и пересечь равнину, сея по пути огонь и разрушения. Где об этом говорится — в Библии?
«Ну хорошо, — подумал Ричард, продолжая рисовать план, — если они не понимают шуток, хрен с ними».