Он отложил винтовку, довольный, что у него осталось вполне достаточно энергии.

Теперь ясно, что завершение работы – только вопрос времени.

* * *

В первое же мгновение Суэггер понял: дело плохо.

Вместо того чтобы сгруппироваться и падать вниз, как пушечное ядро, он молотил руками и ногами, испытывая при этом панический страх. Ему никогда в жизни не приходилось прыгать с парашютом, и невозможность контролировать происходящее совершенно ошеломила его. И дело тут было не в том, что он струсил; просто, когда он растерялся от незнакомого ощущения полной беспомощности, власть захватили его самые глубинные рефлексы. Ветер лупил его, словно кулаками, трепещущее тело летело вместе с этим яростным ветром, и Боб пытался подтянуть колени к груди и схватиться руками за щиколотки, но никак не мог совладать с силой воздуха, проносившегося мимо него со скоростью сотен и сотен километров в час.

Он заорал, но звука не было, потому что он кричал в кислородную маску. И все равно это был крик, безумный вопль, вырвавшийся из его легких, словно он был какой-то безмозглой тварью, жалким животным. Он слышал, как его неузнаваемый голос отдался в шлеме.

Никогда прежде, ни в одном из сотен или тысяч боевых эпизодов Боб не кричал. Он никогда не кричал на Пэррис-айленд или в любом из тех мест, где у него было только два варианта – убить или умереть. Он никогда не кричал в те ночи перед вылазками, когда представлял себе то, что может случиться на следующий день, и никогда не кричал после возвращения из боя, вспоминая те ужасы, которые видел, или те, что сотворил сам, или те, что каким-то чудом миновали его. Он никогда не кричал от печали или от гнева.

Сейчас он орал.

Этот крик был выражением чистой, беспримесной ярости, бурлившей в его душе и вырывавшейся наружу, чтобы пропасть в колоссальном напоре воздуха.

Он проваливался в темноту, потерянный и бессильный и, главное, уязвимый.

«Не дай мне умереть», – думал он. Весь смысл его задания, все стремление совершить правосудие, даже чувство отцовства – все это куда-то кануло. Он падал, нечленораздельно крича и предавая все, о чем прежде думал, во что верил, его руки цеплялись за воздух, ноги брыкали воздух, а ощущение невесомости делало все эти конвульсивные движения еще более бесполезными.

«Не дай мне умереть, – думал, чувствуя слезы, катящиеся по лицу под плексигласовым щитком шлема, и хватая ртом кислород из маски. – Прошу тебя, не...»

Парашют дернулся и раскрылся. Боб ощутил, как что-то у него на спине странно изменилось, а в следующую долю секунды он наткнулся на какую-то стену, но это был всего лишь рывок воздуха, заполнившего парашют и вырвавшего его из пасти смерти. Он ничего не видел в темноте, но знал, что земля уже очень близка, а затем, намного раньше, чем это должно было случиться, он ударился о твердь, и из глаз у него посыпались искры, а в голове все смешалось, когда его тело рухнуло на землю. Боб с трудом поднялся на ноги и попытался отстегнуть парашют, который мог снова наполниться ветром и потащить его за собой. Но не успел: парашют надулся и поволок его по земле; плексигласовый щиток раскололся, и Боб почувствовал, как по лицу что-то резануло и потекла кровь. Одна рука онемела. Когда его волокло, мешок со снаряжением цеплялся за камни и от этого нога как будто вытянулась на лишних пять сантиметров. Боб вцепился пальцами в сбрую, внезапно она расстегнулась, и уже в следующее мгновение парашют, словно обрадовавшись, вытряхнул его из своих объятий, как ненужное бремя, бросил его в снегу и сам по себе отправился в развеселое путешествие.

О господи, подумал Боб, отчаянно моргая и ощущая боль во всем теле. Он осмотрелся вокруг, но не увидел ничего мало-мальски знакомого. Сбросив шлем, он почувствовал на мгновение ледяной порыв ветра, вытащил из кармана белую маскировочную шапку, надел ее на голову и развернул снегозащитную маску. Затем отвязал от ноги мешок со снаряжением, раскрыл его и поспешно надел меховую куртку и гетры. Тепло сразу немного успокоило его. Потом он выудил очки ночного видения, нащупал выключатель и посмотрел вокруг.

О боже!

Все было не то и не так, как должно было быть. Он находился на склоне, а не на ровном плато, и впереди не было никакого ранчо и никакого дома, потому что, насколько он мог видеть, никакого «впереди» вообще не было.

Был только уходящий вниз длинный и пустой склон.

Он оказался намного выше, чем нужно.

Он попал в горы и понятия не имел, где находится.

Глава 47

Джулия видела сон. В этом сне она, Боб и Донни были на пикнике где-то возле горного озера, окруженного прекрасной зеленью. Все казалось очень реальным, но в то же время было ясно, что это сон. Все были так счастливы, намного счастливее, чем когда-либо в своих настоящих жизнях. Боб и Донни пили пиво и смеялись. Там был и ее отец, и Эрл, отец Боба, которого убили много лет назад, еще в 1955 году, и она жарила гамбургеры на гриле, а все мужчины пили пиво, смеялись, перекидывались мячом и наперебой развлекали Ники.

Но возможно, это был не сон. Возможно, это лишь началось как сон, нечто такое, что возникло в ее подсознании, но теперь она знала, что способна управлять этим видением и каким-то образом попытаться сохранить его, пока она пребывала в серой полосе, отделявшей сон от бодрствования. Питер тоже был там. Серьезный, скромный, преданный Питер Фаррис, который так сильно, так страстно был влюблен в нее. Он казался странным, потому что Боб и Донни, оба с коротко подстриженными волосами, были бравыми морскими пехотинцами, а Питер выглядел как настоящий хиппи в своей вручную окрашенной лиловыми пятнами футболке, с лентой на спутанных длинных волосах и маленькой печальной бородкой, как у Иисуса. Питер очень переживал, потому что чувствовал себя таким слабым рядом с двумя куда более сильными мужчинами, и эти переживания, как ни странно, делали его страсть еще сильнее. Как он любил ее! Донни закрывал на это глаза, потому что не в его характере было оскорблять чьи-то чувства. Боб, мистер Деревенщина с Юга и Лучший из Мужчин, просто смотрел на всех, удивляясь их молодой глупости, а его и ее отцы сидели рядом и от всей души над чем-то смеялись, хотя трудно предположить, о чем могли разговаривать полицейский и кардиохирург, один из которых умер в 1955 году, а другой – в 1983-м.

И там был еще кто-то.

Он держался сам по себе, изящный молодой человек, тоже удивленный такой концентрацией мужественности здесь, на берегах Гитчи-Гюми [55] или где там все происходило, и Джулии понадобилось некоторое время, прежде чем она поняла, что это Триг.

Она видела его два, нет, три раза. Она видела Трига в ту ночь, когда Питер вытащил ее на вечеринку в Джорджтаун, устроенную, как оказалось, в доме Трига, в забавном маленьком домике, сплошь увешанном картинами с изображением птиц. В следующий раз она видела его, когда он привез Донни в красном «триумфе» в парк Западный Потомак, чтобы отыскать ее перед последней большой первомайской демонстрацией. А в третий раз Джулия увидела его через три ночи на ферме в Джермантауне, где он на пару с тем ирландцем укладывал в грузовик мешки с удобрением.