— Спасибо. Сделав такое кино, мы бы очень помогли Америке… Все же мы кое-что сделали, чтобы сломить нацистам шею… Так вот, Фрэнк, я иду по следу начальника гестапо, группенфюрера СС Мюллера… Его люди перевели в швейцарские и аргентинские банки сотни миллионов долларов…
— Аргентина не отдаст его золота.
— Отдаст Швейцария.
— Допустим. Но при чем здесь я?
— Чтобы я смог выйти на Мюллера, мне нужна лишь одна гарантия: моей жене, семье Спарка, ну и желательно мне не должны угрожать со спины… Синдикат должен дать фору. Мне нужен только Мюллер, это улика, от которой не отвертеться… Деньги меня не интересуют… Я отдам его деньги людям синдиката. Если вы поможете мне увидаться с мистером Гуарази и его руководителями, я буду считать вас настоящим солдатом, Фрэнк.
— Вы и вправду считаете меня связанным с мафией, Пол?
— Я читал в газете, что вы летали на Кубу для встречи с Лаки Луччиано, лишенным гражданства США.
— Верите писакам?
— Но это же самая правдивая пресса… Как ей не поверить?
— Зря. Верьте себе, не ошибетесь. Знаете, сколько у меня врагов? Знаете, как действуют нынешние сальери? Их оружие осталось прежним — клевета, но они научились ею пользоваться с индустриальным размахом.
— Я верю себе, Фрэнк, и поэтому разбил термос, в котором Гриссар принес мне целебный чай. И вот что я нашел в этом термосе, — Роумэн достал из кармана жучка — крошечный передатчик, последнюю модель секретной аппаратуры ИТТ. — Либо Гриссар работает на лягавых, либо именно синдикат интересовался, о чем я говорю с друзьями в палате больницы…
— Почему вы оказались в госпитале? Что с вами было?
— Ничего. Я симулировал инфаркт…
— Слушайте, это же настоящая детективная история, Пол! Я слушаю вас и ощущаю себя секретным агентом, втянутым в кровавую интригу…
— Поможет петь, — усмехнулся Роумэн. — Говорят, нервные нагрузки помогают людям творчества…
— Я перестал им быть. Творчество сопутствует человеку, когда ему нет тридцати и он рвется к успеху. Если он смог состояться, все последующие годы подчинены только одному: сохранить наработанное, закрепить успех, найти точные модификации того, что нравится публике… Я ничего не обещаю вам, Пол… Где вас можно найти?
— Гринвидж-Виллэдж, седьмая улица, пансионат «Саншайн». Этот адрес знаете вы. И больше никто. Грегори Спарк вылетает в Гавану, остановится в «Гранд-отеле».
— Завидую Спарку, — сказал Синатра, поднимаясь. — Сейчас, говорят, на Кубе самый сказочный сезон, прекрасные купания. Если у вас возникнет ко мне какое-то срочное предложение — валяйте, моя дверь для вас открыта, желаю удачи.
Роумэн позвонил в Голливуд, заказав номер Спарков из бара; сказал всего несколько фраз, закрыв мембрану носовым платком, что сильно меняет голос:
— В «Гранде» хорошо кормят, а сестра пусть берет ребят и жарит на морскую прогулку…
Это значило, что Элизабет должна вылететь в Осло, взяв с собою детей; Криста ждет ее на яхте, сразу же уходят в море; через неделю могут появиться в Гамбурге, каждое утро их будет ждать в порту Джек Эр, с девяти до десяти тридцати; Спарк обязан завтра же быть на Кубе.
Все, комбинация вступила в заключительную фазу.
Вечером того же дня радиостанция Эн-би-си дважды передала сенсационное сообщение: «Офицер американской разведки открыл тайну гигантских запасов нацистского золота. В ближайшее время он представит доказательства своей многотрудной работы, постоянно связанной со смертельным риском».
Вот как они разыгрывают партию, подумал Пол, лежа у себя в мансарде на Гринвидж-Виллэдже, смотри-ка, настоящая режиссура; этим американцы заинтересуются; соберись-ка, Роумэн, игра близится к эндшпилю…
Через два дня в восемь часов вечера в дверь Роумэна постучали.
— Кто? — спросил он, не достав даже пистолета из кармана; если пришли те и пришли с плохими вестями, отстреливаться бесполезно, ребята знают свою работу.
— Мистер Роумэн, мы от мистера Гуарази… Если не раздумали с ним повидаться, мы отвезем вас на встречу.
— Дверь не заперта. Входите. Я оденусь.
— Зачем? Мы не станем мешать вам. Одевайтесь и валите вниз, мы ждем в машине.
С Майклом Мессерброком, начальником специального архива, Джек Эр встретился в Нюрнберге, когда тот после ужина заглянул в бар, чтобы выпить один хайбол — больше себе не позволял, — жесткое правило, дед умер от алкоголизма, в семье боялись спиртного как огня; тот день, когда в Штатах провозгласили сухой закон, был самым, пожалуй, счастливым для Мессерброков.
Впрочем, по прошествии года, когда развернулась мафия, отец, Герберт, возглавивший фирму после самоубийства деда (тот покончил с собою во время белой горячки), переменил свое отношение к этому декрету: «Пить начали еще больше… Начинать, видимо, надо с другого… С экономики… Если удастся вовлечь максимум людей в бизнес, если дать им хотя бы иллюзорную надежду разбогатеть, открыв свое дело, что-то может получиться… Впрочем, в этом случае и сухой закон не нужен; все будут работать с утра и до ночи, времени на алкоголь не останется». Когда, по прошествии двенадцати лет, Рузвельт отменил закон, предложив экономические реформы и корректив политического курса, пить действительно стали меньше…
Майкл Мессерброк многое взял от отца: независимость мышления, несколько истерическое чувство американского патриотизма (баварцы, выходцы из Мюнхена, они сделали в Штатах карьеру, разбогатели, поэтому служили новой родине с некоторой долей фанатизма, истово), но при этом холодный, точно просчитанный прагматизм.
Поэтому, когда Эр представился ему, сказав, что в работе специального архива по нацистам заинтересован не только он, представляющий интересы женщины, потерявшей во время войны родителей, причем ее отец — выдающийся норвежский математик, профессор университета, но и его друзья, кинематографисты Штатов и журналисты Великобритании, Мессерброк сразу же просчитал возможную выгоду от беседы с симпатичным, правда, чуть прямолинейным, видимо, не очень-то эрудированным, но зато хватким частным детективом.
— Чего конкретно хотят ваши друзья из Голливуда? — поинтересовался Мессерброк. — Вообще-то у меня в архиве не только нацистские преступники… У меня там собраны дела на совершенно фантастических людей… Например, друг отца Гитлера… Старик воспитывал молодого Адольфа… Или тот бес, у кого фюрер списал «Майн кампф»… До сих пор живы… Могу устроить встречу… Ваши люди намерены снимать художественный фильм? Или документальный? Если документальный — вхожу в дело! Сделаем бомбу, все будут поражены. Я ведь и с родственниками Гитлера поддерживаю отношения, они, правда, психи, но вдруг какая бумажка всплывет — все в дело, на полку, в сейф! У меня даже допросы доктора Блоха хранятся… А ведь он лечил и Гитлера, когда тот был маленьким, и его мать, представляете?!