Роумэн заказал разговор с Гаваной и Лондоном, сел на скамейку возле переговорных кабин, закурил; когда дали Гавану, бросился к телефону, словно мальчишка; Спарк уже спал; услышав Пола, несказанно обрадовался: «Я в полном порядке, дай тебе бог, чтобы получилось все, что задумал, у меня хорошее предчувствие, старый; здесь райский климат, в случае чего жду вызова; у меня давно не было такого хорошего настроения, и хандра прошла».
Лондон дали через три минуты; в соседнюю кабину вошла женщина с заспанным лицом; не глядя на Роумэна, сказала (если смотреть со стороны, то казалось, что она ведет разговор по телефону):
— Пол, меня прислал ваш друг, которого вы знаете по Швейцарии. Запомните адрес Макайра. Шестьдесят седьмая улица, сорок два, пятый этаж, условный звонок: три раза кратко, последний — долгий, это значит — свои, из управления… Пусть ваши сопровождающие сейчас же поедут к нему и скажут следующее… Да вы беседуйте с мистером Сэмэлом, беседуйте, с ним все в порядке, его безопасность угодна комбинации… Так вот, ваши люди скажут Макайру, что мистер Вальтер Кохлер объявился в Гамбурге. Это агент абвера, который обыграл Макайра в Мадриде в сорок втором, был привезен им в Штаты и здесь шпионил по Манхэттэнскому проекту вплоть до апреля сорок пятого. Об этом знают только Макайр и тот, кому это положено. Макайр получил за Кохлера награду и повышение по службе. Пусть ваши люди пообещают изолировать Кохлера, если Макайр напишет рекомендательное письмо на ваше имя всем резидентурам — с просьбой оказывать безусловную помощь. Пусть он отправит такие же шифровки во все резидентуры — немедленно. Таким должно быть условие ваших людей. Ясно, что все это должно быть написано на ту фамилию, под которой вы намерены действовать, кроме его первой записки, где ваша фамилия будет дана полностью, а в скобочках псевдоним… В случае, если у вас возникнут какие-то вопросы, найдете меня здесь же, через две недели в это же время, — заметив взгляд сопровождавших Роумэна, женщина улыбнулась телефонной трубке, прикоснулась губами к мембране. — Или я вас… Целую тебя, милый, я позвоню еще раз завтра, до встречи, любимый, — женщина еще раз поцеловала мембрану и вышла из кабины.
Роумэн, внимательно следивший за словами женщины, слышал, как надрывался Сэмэл, спрашивая, что случилось; потом, видимо, понял, что надо ждать; дождался; Роумэн сказал ему только одну фразу:
— Вылетай в известный тебе город и на том кладбище, о котором тебе писали, проведи вскрытие могилы известного человека… Тела там нет. Или будет другое. Засвидетельствуй это и опубликуй. Если я не выйду на связь через десять дней… Наш друг все же победил; ты читаешь прессу о нацистах на юге?! Скоро ты получишь письмо по известному тебе каналу, где будут подробности… Используй их, как хочешь. Если же я вернусь, все обмозгуем вместе…
…Через час Гуарази снова позвонил в Гавану; телохранитель Паоло рассердился:
— Я не могу будить босса, он спит.
— Ты разбудишь его, потому что так надо, Паоло, — тихо сказал Гуарази. — Ты даже не представляешь себе, как это всем нам необходимо.
Лаки был раздражен, сказал, что пора все-таки научиться такту, люди имеют право на сон, как я теперь отключусь, снова пить снотворное?! А нервы?!
Однако, когда Гуарази перешел на сицилийский жаргон, сон слетел с Лаки:
— Пахнет жареным, — усмехнулся он. — Знаешь, езжай-ка к пареньку, ты ведь был со мною, когда мы беседовали перед Лиссабоном? Жми, Пепе. Всякая бумажка такого рода может сыграть в будущем серьезную службу нашему делу.
…Макайр открыл дверь, не спрашивая, кто пришел: условный звонок, видимо, помощник, что-то чрезвычайное, иначе в три часа ночи кто б рискнул потревожить, подъезд заперт, портье вооружен, район патрулируется полицией, как-никак Пятая авеню.
Увидав на пороге Гуарази, не сразу вспомнил его, а вспомнив, испуганно отшатнулся.
— Я пришел к вам с добром, мистер Макайр, — шепнул Гуарази. — Не волнуйтесь и разрешите мне пройти в ваш кабинет. Дело в том, что только что объявился мистер Вальтер Кохлер… Он грозит вам разоблачением…
В семь утра Фрэнк Визнер позвонил Даллесу:
— Все в порядке, он сдался. По всем позициям. Теперь мы будем знать, куда обратятся за помощью и Роумэн, и Штирлиц, так что операция абсолютно подконтрольна. Мы проводили их до самолета, ушедшего в Панаму. Их там встретят мои люди, все идет как надо. Через неделю начнем спектакль… Но с Макайром нужно заранее поговорить, чтобы он подыгрывал. Кто это сделает? Вы или я?
Даллес пыхнул трубкой и ответил:
— Вы.
— Группенфюрер, я пришел к вам, чтобы договориться, — сказал Штирлиц, когда они сели к камину в особняке Мюллера; молчаливые люди (глаз нет, алюминиевые монетки, никакого выражения) опустили жалюзи, принесли аккуратно наколотые березовые поленца и, следуя ленивому взгляду Мюллера, исчезли, словно бы их и не было. — Все подлинники документов — у американцев, так что ликвидировать меня, пока мы не кончим собеседование, — неразумно, вы окажетесь под еще большим ударом.
— Вы пришли договориться? — задумчиво повторил Мюллер. — О чем?
— О вашей работе на меня, — ответил Штирлиц.
Мюллер заколыхался в кресле, положил руку на колено Штирлица, ласково его погладил:
— Экий вы, право, фантазер.
— Что есть, то есть, — согласился Штирлиц. — Будете слушать? Или не хотите попусту трепать нервы? Можете убрать меня, но, повторяю, про то, где вы, какими документами пользуетесь, с кем контактируете, знают еще два человека, которые должны увидеть меня живым и здоровым. Если этого не случится, у вас будет жизнь загнанного зверя, потому что в дело вошел не только мой американский друг, — мне-то какая вера, красный, — но и человек итальянской национальности, связанный с синдикатом. Видите, я открыл все карты, теперь решать вам…
— Хотите представить какие-то компрометирующие меня документы?
— Да.
— Зачем?
— Я уже сказал: чтобы договориться… Кстати, ваши люди нас не прослушивают?
— Теперь нет ни Кальтенбруннера, ни доверчивого идеалиста Гиммлера, — кто же даст приказ меня слушать?
— Борман, — ответил Штирлиц. — Нет?
Лицо Мюллера сделалось жестким; он закрыл глаза, сидел неподвижно мгновение, потом сказал:
— Я готов послушать вас, Штирлиц. Будь проклята моя любознательность…
…После разгрома спартаковского восстания, когда Люксембург и Либкнехт были замучены солдатней, представитель русских Советов депутатов товарищ «Карел», прибывший на съезд рабочих и солдатских депутатов Германии, был арестован и заключен в тюрьму Моабит; то, что произошло с русским представителем в последующие недели, могло показаться нереальным и противоестественным; на беседу с ним приехал адъютант Людендорфа, бывшего начальника генерального штаба, — полковник Бауэр; речь шла о том, как помочь выйти стране из трагического кризиса, вызванного версальскими требованиями союзников, оккупировавших в то время и русский Архангельск, Одессу, Владивосток; следом за Бауэром узника Моабита навестил один из представителей германской индустрии Вальтер Ратенау, которого прочили на пост министра иностранных дел.