— Зависит от того, какой оборот.
— У нас хороший оборот, фирма вполне благополучна, мы верно почувствовали послевоенную конъюнктуру, можете не сомневаться…
«Только, пожалуйста, почаще сомневайся, Спарк, — вспомнил он слова Элизабет, когда она везла их на аэродром, — он всегда прет напролом, — пояснила она Кристе, — береги его, конопушка, он славный парень, ты ведь имела возможность в этом убедиться, правда?»
Спарк только сейчас — с мучительной четкостью — вспомнил глаза Элизабет и то, как она посмотрела на Кристину. Разница в четырнадцать лет, отяжелевшая после родов женщина — любимая, нежная, моя, но — с сединою уже, а рядом Криста: ноги растут из-под лопаток, обсыпана веснушками, волос — грива, смыла краску, снова стали белые, как солома, очень идет. «Глупышка, зачем экспериментировала? Логику женщин невозможно понять; хотя, быть может, именно в этом таится их главная прелесть? Бедная Элизабет, каково ей было везти нас на самолет? Почему я не подумал тогда, что ревность живет в женщине помимо разума? Она ведь раньше никогда и не представляла, что кто-то может добиваться моей любви, она привыкла к тому, что я был ее собственностью, а я ведь и в самом деле был увлечен Кристой, дурак не увлечется, но я растворен в Элизабет, нет, это не страх и не только любовь к мальчишкам, просто в ней всегда было то, что так редкостно в женщинах, — прямо-таки мужская надежность, никаких перепадов настроений, капризов, бабских недомоганий, которые ложатся тяжелым осадком на семейную жизнь: обязательно скандал или слезы в эти их дни. Элизабет всегда умела держать себя, чудо что за дружочек, только сейчас стал по-настоящему понимать, какой я счастливый. Вообще-то такое, видимо, понимаешь в самые последние минуты, когда надо что есть силы жать на тормоза, так сильно, чтобы мои пассажиры полетели со своих мест, выхватывать пистолет из-за пояса парня, бить его рукоятью по виску, выбрасывать на шоссе, велеть Лангеру переваливаться сюда, ко мне, совать ему „смит-вессон“ в бок, на двенадцатом километре отрываться от хвоста, свернув направо; там есть хорошие проезды между особняками, я выеду за Эсторилем, не показываясь на трассе, время еще есть, хотя оно на пределе. Не пришлось бы Кристе стрелять — сможет ли? Одно дело говорить, другое — нажать на курок. Главная опасность в том, что я могу потерять темп, когда стану тормозить, выбрасывать на шоссе эту кожаную скотину, что сидит справа, и приказывать Лангеру перебираться ко мне. Ничего, перевалит. Под дулом пистолета быстренько перевалит, только сейчас не надо сдерживать себя: или я их, или они меня. Вторая машина наверняка остановится около кожаного, не могут же они бросить его на дороге? Я в это время поднажму на акселератор, я непременно должен оторваться от них, у меня нет иного выхода, иначе мальчишки останутся без отца, вот в чем штука.
А как прекрасно Элизабет улыбалась мне, когда мы с Крис шли по полю к самолету, как весело и белозубо, никакой тревоги в глазах, это надо ж уметь так скрывать свои чувства! Она ведь знала, что за нами с Крис уже там, в Лос-Анджелесе, могут смотреть. Пол не зря предупредил, что его теперь постоянно «страхуют». Элизабет знала, что нам с Крис придется тайно менять самолет в Лондоне, ведь мы летели в Осло улаживать дела с наследством отца Кристы — дом, яхта, все остальное, договаривались по телефону с юристами, назначали время встречи. Телефон теперь слушают, ну и слушайте на здоровье. Про то, что Джон Флэкс дал ему деньги на полет в Лиссабон — из тех, что получил на съемку от фирмы по выпуску дорожных несессеров, не знала ни одна живая душа; нельзя пугать голубков, конспирация.
Так, до поворота мне осталось еще три мили, — подумал Спарк. — Нет, здесь все считают на километры, значит, не три, а полторы мили, сейчас надо замотивировать набор скорости, я должен разогнаться до максимума, иначе они удержатся на своих местах, а они должны полететь; один, кожаный, — на ветровое стекло, а Лангер — с сиденья на пол; салон огромный, он должен покатиться вниз, удариться о спинку и хоть на мгновение потерять ориентацию…»
— Мистер Лангер, вы водите машину? — спросил Спарк.
— Конечно.
— Такую колымагу никогда не водили?
— Это королевская машина, мне не по средствам…
— Вообще-то да, — Спарк оглянулся, улыбнувшись, — глядите, как она резко набирает скорость, практически с места…
— Да, очень сильный двигатель…
— Видите, уже сто десять миль… Лихо, а?
Кожаный, что сидел рядом, вытянул левую руку и уперся ею в приборный щиток. «Ну, сука, погоди, — подумал Спарк, — ты натренирован, но я тоже не зря прожил на земле сорок три года, тоже чему-то научился, а особенно за последние месяцы в Голливуде, — как-никак специалист по разведке, надо было изучать штампы, которые только и понимают наши доверчивые зрители, борьбе ума они научены жизнью, поди не выучись, в момент съедят конкуренты и косточки выплюнут, а вот умению отрываться от слежки, коронному удару апперкотом или ребром ладони по шее, так что голова бессильно отбрасывается в сторону, будто ее срубили, резкому повороту машины в крошечный переулок, так, что из-под шин появляется дым, они учатся в кино, платят за это доллары, кстати немалые, поди обмани их надежды, нельзя, не по правилам…»
Спарк сбросил скорость и попросил кожаного:
— Пожалуйста, достаньте в ящичке новую пачку сигарет, мои все искрошились.
Тот открыл крышку, Спарк прибавил газа, парень чуть нагнулся, разглядывая то, что лежало в ящичке. «Ну, давай, машинка, давай, „Испано-сюизочка“, гони, ты ж такая устойчивая, скорость незаметна, идет, как плывет, плыви, голубонька, попробуем-ка выкрутиться, а, милая? Поможешь? Ну-ка, помоги!»
Парень несколько удивленно посмотрел на Спарка, сказал по-португальски:
— Там нет сигарет…
Спарк обернулся к Лангеру, надо отвлечь кожаного от скорости. «Я ведь и рассчитывал, что парень ответит мне по-португальски, ах, как хорошо все получается, просто прекрасно, лучше быть не может!»
— Что он говорит, мистер Лангер? — спросил Спарк, нажимая на акселератор еще сильнее.
— Он говорит, что там нет сигарет.
— Они под бумагой, скажите ему, что они под бумагой.
Лангер перевел.
Парень сунул руку в ящик, и в это мгновение Спарк, обрушив ладонь на кнопку блокировки дверей (и такая была предусмотрена на приборном щитке), а ногу на тормоз, услыхал, как Лангер скатился на пол, увидел голову парня, враз побелевшего от страшного удара темечком о стекло; бросил руль, сунул руку за пояс кожаного, выхватил пистолет, ощутил, какой он тяжелый, успел подумать, что это «парабеллум», и обрушил удар, который с ужасом услышал — такой он получился хрустящий, хотя рукоять вошла в мягкое; парень обмяк, как куль, сполз на пол. «Лежи, сука, если жив! Лежи и не двигайся! Не я это затеял, это твои ригельты и лангеры с фюрерами затеяли все это, прости меня, кожаный, но надо знать, кому служишь; за все блага в этой жизни приходится расплачиваться, вот и расплачивайся!»