Из библиотеки после работы с материалами, которые были отложены для прокурора Берга, не заезжая домой, Люс отправился к своему продюсеру. «Я скажу Шварцману часть правды, — думал Люс, подкачивая бензин в карбюратор „мерседеса“. — Но этой части будет достаточно, чтобы он дал мне денег на поездку. Шварцман — парень с головой, и нюх у него отменный. Он поймет то, что следует понять…»
Шварцман встретил Люса радостно, с открытой улыбкой и какой-то странной горделивостью за своего режиссера, ставшего в эти дни столь известным в боннской республике.
— Вы не представляете себе, Люс, как я рад за вас. Да разве один я? Фройляйн Габи, пожалуйста, соорудите кофе. Вы не хотите выпить, Люс?
— С удовольствием.
— Коньяк, пожалуйста, фройляйн Габи. Тогда, может, чего-нибудь перекусить? Старый осел, я не удосужился спросить вас об этом сразу…
— Почему «старый осел»? Вы думаете, что в тюрьмах по-прежнему голодают? Вполне сносная еда… Спасибо… Вы милый человек, Шварцман…
— Я рассчитывал, что вы приедете ко мне первому. Впрочем, куда вам сейчас еще ехать, если не ко мне?
— Да как вам сказать… В тюрьме показывают цветные сексуальные сны, а в нашем городе есть куда заглянуть по этому поводу. Слушайте, Шварцман, мне нужны деньги.
— Сколько?
— Тысяч тридцать — тридцать пять от силы.
— Эти деньги я смогу дать. Вам надо получить эти деньги сегодня?
— Нет проблемы, Шварцман. Можно подождать до завтра. Теперь дальше. Мне надо уехать.
— Вы хотите отоспаться? Я понимаю.
— Нет, я отоспался в тюрьме. Года на три вперед. Мне надо уехать по делу. На месяц, два…
— Это невозможно, Люс. У меня подписаны договоры с кинотеатрами. Вы должны закончить ваш фильм в ближайшие три недели…
— Вам выгодно, чтобы картина появилась как можно скорее, пока у всех в памяти наш скандал? Его забудут через несколько дней, уверяю вас, Шварцман. Пресса подкинет какие-нибудь сенсации про хиппи, и все бросятся на новенькое. Моим врагам выгодно, чтобы меня как можно скорее забыли…
— Я понимаю, Люс, я все понимаю, но с меня — именно поэтому — владельцы кинотеатров потребуют неустойку, если я не передам им ваш фильм к сроку…
— Какова сумма неустойки?
— Думаю, очень большая…
— Я отслужу неустойку, Шварцман. Дело в том, что в тюрьме я задумал новую ленту.
— Ну и прекрасно. Закончите эту и немедленно войдете в следующую… У меня просто-напросто нет средств, чтобы внести неустойку. Вы же знаете, что и под эту картину я получил ссуду в банке, а это было нелегкое дело — получить под вас деньги. Что за тема нового фильма?
— Об этом пока рано говорить.
— Фильм будет игровым?
— Не знаю. Пока не знаю. Скорее всего, сплав актерской игры с хроникой…
Шварцман поднялся, прошелся по кабинету, то и дело вытирая шею платком — он сильно потел, когда волновался.
— Если это связано с документалистикой, я попробую поговорить кое с кем на Кудаме: [3] они прокатывают оскопленную шведскую порнографию, ваша задумка может их заинтересовать.
— Спасибо, — сказал Люс. — Только это еще не точно — документалистика…
— Новый фильм будет автобиографичным, связанным с вашим делом?
— Как сказать…
— Сказать мне надо правду.
— Если я скажу «да»?
— Тогда я спрошу, кто будет играть роль вашей подруги. На это клюнут…
— Этого не будет. Не в этом смысл моего замысла.
— Тогда ваше предприятие никого не заинтересует. Если бы вы пошли на то, чтобы рассказать зрителям про свой интимный мир, мне удалось бы что-нибудь придумать. Толпа любит подглядывать в замочную скважину.
— Как вы думаете, во что может вылиться неустойка? Приблизительно, весьма приблизительно?
— Тысяч двести. Не меньше.
— Но я же доделаю этот наш фильм! — сказал Люс. — Ну, скажем, через два месяца мы его сдадим… Это никак не повлияет на сумму неустойки?
— Об этом сейчас преждевременно говорить, Люс. Вероятно, в дальнейшем что-то мы сможем получить назад. Но об этом сейчас рано говорить.
— Я очень сожалею, милый, — сказал Люс, поднимаясь, — но мне придется вас огорчить… Если вы не сможете договориться о пролонгации картины, этой картины или же что-нибудь придумать с новой, я вынужден буду уплатить вам неустойку…
— У вас нет денег, Люс.
— Я, быть может, останусь голым, но я задумал эксперимент. К этому эксперименту рано или поздно приходит каждый художник, Шварцман…
— Что за эксперимент? — устало спросил продюсер, тоже поднимаясь.
— Чехов писал, что надо по капле выдавливать из себя раба. Вот этим я и решил заняться в тот месяц, под который просил у вас деньги.
От Шварцмана Люс поехал к владельцу радиозаводов Клементу фон Зеедле. Их познакомили месяцев пять назад, и Зеедле сказал тогда, что собирается вложить деньги в кинопроизводство. «Заезжайте, — предложил он тогда Люсу, — обменяемся соображениями. Я, естественно, не очень-то разделяю ваши политические концепции, однако искусство ваше впечатляет, и равнодушных я не видел — одни хотят линчевать вас, другие собирают деньги на прижизненный памятник. Заезжайте, быть может, договоримся о чем-то на будущее».
— Здравствуйте, рад вас видеть, Люс, — сказал Зеедле. — Я был огорчен, узнав о ваших неприятностях. Кофе? Коньяк?
— Спасибо. У меня к вам деловой разговор.
— Кофе не мешает делам… Кстати, неприятности кончились или остались хвосты?
— Все кончилось.
— Ну и слава богу… Я был убежден в этом…
Кабинет у Клемента фон Зеедле, в отличие от маленького бюро Шварцмана, был громадный, обставлен новой мебелью, но не той, которая рекламируется как «самая удобная и надежная», а особой, сделанной на заказ в Скандинавии, из светлого дерева; кресла обтянуты настоящими тигровыми и леопардовыми шкурами, на стенах не репродукция с Гогена, а настоящий Пикассо и Сальвадор Дали.
В отличие от Шварцмана, владелец радиозаводов не стал вызывать секретаршу, а сам заварил кофе и поставил перед Люсом чашку.
— У меня родилась идея, господин Зеедле. Идея нового фильма.
— Спасибо, что пришли ко мне. Польщен. Когда бы вы смогли начать работу?
— Сегодня.
— Прекрасно. Сколько это будет мне стоить?
— Первый взнос — двести тридцать тысяч.
— Это ерунда. Это не деньги. Каким будет второй взнос?