— Ну что вы! — вздохнула я, — какая там благодарность! Я ведь этот листок долго держала у себя… как некое даже оружие против вас, в случае, если…
— Понимаю, вы не обязаны объяснять… И все-таки, — что я могу для вас сделать?
— ой Рувимыч… — я помедлила. — Я все равно скоро уезжаю… и сейчас узнала, что кошелек моего департамента пуст.
Клещатик подался вперед, словно желая мне что-то разъяснить или оправдаться, но я остановила его:
— Не желаю напоследок пускаться в разыскания, хотя считаю, что правда интересует не только следователей. Я прошу вас об одном: оплатите Сереже Лохману издание альбома старинных еврейских надгробий Украины и Беларуси. Это последний наш проект… Альбом немедленно станет редкостью — ведь эти кладбища скоро придут в полное разрушение, и не останется никого, кто бы…
— Разумеется, разумеется! — воскликнул он.
— …я просто знаю, что Сережа все равно издаст альбом, — продолжала я, — но останется без штанов, это ведь штука недешевая.
— Ради Бога, не беспокойтесь! Пусть только позвонит мне.
— Он не позвонит. У него нет на все это терпения.
— Хорошо, черкните его телефон…
И глядя, как я разыскиваю на столе хоть клочок бумаги, проговорил:
— Признаться, думал, что вы раньше выскажетесь… Ждал даже, на перекличках был готов к отпору… Почему вы молчали?
— Видите ли… — пробормотала я, — на третьем году службы в Синдикате «все слова утомляют»…
Записала на листке телефон Лохмана, отдала Клещатику и встала из-за стола. И он поднялся с дивана. И где-то там, высоко над нами, с облегчением зашевелились наши охранители, вздохнули, размяли затекшие ладони, вложили в ножны клинки…
— Мне жаль… — сказал Ной Рувимыч, приоткрыв дверь и, видимо, не решаясь протянуть руку. — Жаль, что за эти три года мы не сблизились. Но мне кажется, что вы бы этого и не допустили. Я прав?
Я засмеялась и кивнула. Мне было все легче, все легче дышать. Хамсин сломался…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда этой же ночью позвонил Яша, мы минут пять не брали трубки и даже голов не отрывали от подушек, абсолютно уверенные, что звонит наш дуся Ревердатто. Обычно тому надоедало трезвонить на третью минуту, а тут звонки все летели и летели из кухни к нам в спальню, словно пытались убедить меня подняться. Я поднялась и, чертыхаясь, побрела на кухню. Определитель показывал Яшин номер. Я испугалась.
— Умоляю, — проговорил в трубке его хриплый голос. — Приезжай немедленно. Тебя они уважают…
— Что случилось?!
— Возьми такси, я тут один с ними с ума сойду…
— Борю захватить?
— Не надо, они говорить откажутся…
Девицы сидели на диване в столовой, в одинаковых желтых пижамках, тесно прижавшись друг к другу… Интересно, как это у рослого широкоплечего Яши получились такие щуплые дети. В Маню, наверное…
Видно, основная часть допроса — с воплями, угрозами и обещаниями отца покончить с собой — осталась позади. Все трое выглядели измученными… Яша, едва открыв мне дверь, выпалил:
— Кому, ты думаешь, принадлежит «Пантелеево»? Мне и моим аферисткам!
— Свари кофе, — попросила я, и он молча ушел на кухню…
Девочки тоже сидели молча, обе уставившись куда-то безадресно, в угол комнаты. Вообще, сейчас, ночью, эта абсолютная идентичность внешности и жестов меня даже пугала. И хотя я шла под дождем к такси, а потом минут пятнадцать ехала, пытаясь унять тревогу, — то есть вполне проснулась, — мне казалось, что я все еще сплю.
— Девицы, — сказала я, — вы хоть бы научили меня масти разбирать. А то умру и ни разу в карты не сыграю…
Они одинаково усмехнулись, и одна сказала:
— Да это просто… Вас бриджу поучить? Есть «Роббер», есть «партийный»… Надька!
Надька вскочила, подбежала к тумбочке и достала из ящика колоду, которая в ее руках немедленно ожила: задвигалась, заструилась, заскользила…
— Всего 52 карты на четверых, да? Раздаем каждому по 13… Значит, картинки: туз — 4 очка, король — 3, дама — 2, валет — 1. Во всей колоде — 40 очков…
Раздаем карты, начинаем торговлю…
В дверях появился Яша с джезвой и кофейной чашкой в руках.
— Что?! — крикнул он, выкатывая глаза, — опять карты?! Вы слово давали — на сколько месяцев?!
— На три, — торопливо проговорила одна из близнецов.
Я совсем их не различала.
— Пап, уговор дороже денег, мы честные. Просто Дина просила объяснить…
Он налил мне кофе, подвинул…
— Значит, так…
— Значит, так, — перебила я его. — Ты сейчас сядешь и без ора-скандала тихонько расскажешь, что произошло. Вы вместе расскажете…
Яша вскочил и забегал по комнате.
— Да ты не представляешь, что творится!!! — крикнул он. — Эти-то что! Это — моя личная семейная беда, а вот Синдикат… Синдикатище наш невероятный! Слушай: мои паразитки, вот эти, выиграли! в карты! «Пантелеево»!
— Поздравляю, — сказала я. — У кого?
— У Посла Ирана!!!
Я откинулась на стуле. Мы замолчали.
— Так вот оно что-о-о… — протянула я… — Так вот где Синдикат проводил свои семинары… И сколько же времени «Пантелеево» принадлежало персу?
— Минут двадцать, — отозвалась Надька. У нее в руках все еще вилась, перетекала из руки в руку, нежилась цветной шелковой лентой колода карт… — Он, как выиграл у Нойрувимыча «Пантелеево», сразу поставил его на кон. Нойрувимыч в конце обычно отыгрывает. Особенно если он со мной на линии… Это их «Пантелеево» у нас по кругу ходит… ну, такой прикол… такой призовой фонд…
— Да, — оживилась другая, Янка, — Рувимыч и сам все видит… Он и сам сечет молча… Но тут его вызвали куда-то, и я уселась в партнеры к Надьке, и тут уж покатилось…
— Представляешь, — сказал Яша, — представляешь завтра лицо Клавдия, когда я вхожу и говорю, что приношу семижды обгорелое «Пантелеево» в дар родному Синдикату…
— Это какой-то ночной бред, — отозвалась я…
Но бредом оказалось все: наша здешняя жизнь, ночные турниры наследного абарбанеля Ной Рувимыча с Послом Ирана, семинары в полуразрушенном «Пантелеево», постоянно пылающий, как Геенна Огненная, его бассейн…
— Да нет, постой… Посол выиграл «Пантелеево» не у Рувимыча, а у Джеки… — поправила ее сестра.
— У Джеки?! — вскрикнула я.
— Ну, да но Джеки же быстро проигрывает, он такой невезучий…