— Я люблю тебя, — сказал он.
— Нам будет хорошо.
Аркадий расстегнул верхние пуговицы пижамы и осыпал поцелуями ее груди, шею и губы. Шляпа свалилась с головы и закатилась под стол. Ирина сбросила с себя пижаму. Аркадий овладел ею стоя, как в тот самый первый раз у себя дома, так же, но не спеша, глубже, нежнее.
Ночь стерла со стен все безвкусные краски.
В постели он заново привыкал к телу Ирины. Женщины, которых он разглядывал из окна, не шли с ней в сравнение. Ирина была крупнее, в ее чувственности было что-то животное. Ребра уже, как было в Москве, не выпирали, вызывая щемящее чувство жалости. Ногти длиннее и накрашены. Однако в остальном — от мягких губ до ямки на шее и твердых темных кончиков ее грудей, от вогнутого живота до холмика влажных завитков — она оставалась такой, как прежде. Ее зубки прикусывали, как и раньше. На висках те же капельки пота.
— В камере я представляла себе твои руки, — она взяла его руку, — здесь и здесь. Не видела, а ощущала их. От этого я чувствовала себя живой. Я полюбила тебя за то, что ты дал мне почувствовать себя живой, а тебя там даже не было. Сперва они говорили, что ты все им рассказал. Раз ты следователь, значит, был обязан. Но чем больше я о тебе думала, тем больше убеждалась, что ты им ничего не скажешь. Они спрашивали меня, в своем ли ты уме. Я отвечала, что не встречала более здравомыслящего человека. Они спрашивали, преступник ли ты. Я отвечала, что не встречала более честного человека. В конце концов они стали ненавидеть тебя больше, чем меня. А я любила тебя еще больше.
— Я преступник, — сказал он, ложась на нее. — Там я был преступником, а здесь я заключенный.
— Осторожнее, — она помогла ему.
* * *
Она принесла маленький транзистор, заполнивший комнату напористой, с обилием ударных, музыкой. Коробки и одежда разбросаны по полу. На столе из картонных коробок торчали пластмассовые вилки.
— Ради бога, не спрашивай, как давно я здесь и что, собственно, происходит, — попросила Ирина. — Все делается на разных уровнях, на таких уровнях, о которых мы даже не подозревали. Не спрашивай. Главное, мы здесь. Я только и мечтала, что попасть сюда. И со мной ты. Я люблю тебя, Аркаша. Но ты не должен задавать вопросов.
— Нас отправят обратно. Они говорят, через пару дней.
Она прильнула к нему, поцеловала и жарко зашептала на ухо.
— Все кончится за день-два, но нас не вышлют. Никогда!
* * *
Она погладила его пальцами по лицу.
— Тебе пойдет ковбойский загар, отрастишь баки, повяжешь на шею платок, наденешь ковбойскую шляпу. Мы будем много ездить. Здесь у каждого машина, увидишь.
— Если уж быть ковбоем, то лучше на лошади.
— Можно и лошадь. Я сама видела ковбоев в Нью-Йорке.
— Хочу отправиться на Запад. Ехать куда глаза глядят и разбойничать, как Костя Бородин. Хочу учиться у индейцев.
— Или можно поехать в Калифорнию, в Голливуд. Можно жить в бунгало у моря, с газоном, с апельсиновым деревом. Никогда в жизни не видела бы этого снега. Могла бы всю жизнь проходить в купальном костюме.
— Или вообще в чем мама родила, — он погладил ее ногу, положил на нее голову, она пальцами ласкала его грудь. Из-за микрофона им только и оставалось, что предаваться фантазиям. Он не мог спросить, почему она так уверена, что они не вернутся. Она умоляла его ни о чем не спрашивать. К тому же во всем, что относилось к Америке, их мысли не шли дальше игры воображения. Он чувствовал, как ее пальцы пробежали вдоль шва, протянувшегося во весь живот.
— Я привяжу своего скакуна к апельсиновому дереву позади бунгало, — сказал он.
* * *
— Вообще-то, — сказала Ирина, прикуривая от его сигареты, — не Осборн пытался уничтожить меня в Москве.
— Что?
— Все это — дело рук Ямского с Унманном. Они действовали заодно, а Осборн об этом ничего не знал.
— Осборн дважды пытался тебя убить! Мы же оба были там, как ты не помнишь? — Аркадий невольно вспылил. — Кто тебе сказал, что Осборн тут ни при чем?
— Уэсли.
— Уэсли — лжец, — и повторил по-английски: — Уэсли — лжец!
— Тсс, уже поздно, — Ирина приложила палец к его губам. Она переменила тему разговора, проявила терпение и, несмотря на его вспышку, была удовлетворена собой.
Но Аркадий был обеспокоен.
— Почему ты прячешь метку на щеке? — настойчиво спросил он.
— Так захотелось. Здесь хорошая косметика.
— В Советском Союзе тоже есть косметика, но там ты ее не прятала.
— Там было безразлично, — пожала она плечами.
— А почему здесь не безразлично?
— Разве не понятно? — рассердилась в свою очередь Ирина. — Это советская метка. Я не стала бы прятать советскую метку советской косметикой, но американской косметикой — да. Я избавлюсь от всего советского. Если бы нашелся такой врач, который бы удалил из моих мозгов память о всем советском, я бы пошла на это.
— Тогда зачем я здесь тебе?
— Я люблю тебя, а ты меня.
Ее забила дрожь, она не могла говорить. Он обернул ее простыней и одеялом и прижал к себе. Ему не следовало сердиться на нее, сказал он себе. Что бы она ни делала, было ради них обоих. Она спасла ему жизнь и вызволила вместе с собой в Соединенные Штаты бог знает какой ценой для самой себя, и он не имел права спорить. Он, как теперь все напоминали ему, больше не следователь, а обыкновенный преступник. Оба они были преступниками, и только вместе они могли выжить. Он нашел ее сигарету, упавшую на ковер и прожегшую новую дыру, и поднес к ее губам. Теперь они оба смаковали добрый вирджинский табак. До чего поразительна чувствительность любящего человека, если одним упоминанием о скрываемой метке он так легко причинил ей боль.
— Только не говори мне, что Осборн не пытался тебя убить, — сказал он.
— Здесь так все по-другому, — ответила она и снова задрожала. — Я не могу ответить ни на один вопрос. Ради бога, не спрашивай меня ни о чем.
* * *
Они сидели в постели и смотрели цветной телевизор. На экране похожий на профессора тип, сидя за столом рядом с плавательным бассейном, читал книгу. Из кустов выскакивает молодой человек со стреляющим водой пистолетом.
— Боже мой, как вы меня напутали, — читавший книгу чуть не свалился со стула, а книга упала в бассейн. Он указал пальцем на книгу и произнес. — У меня и без того нервы взвинчены, а тут еще вы со своими глупыми шутками. Хорошо еще, что книжка в мягкой обложке.
— Никак Чехов? — рассмеялся Аркадий. — Та же сцена, что вы снимали на «Мосфильме», когда мы встретились.
— Нет.
За человеком с водяным пистолетом гонялись девушки в купальниках, какой-то человек волок за собой парашют, появился танцевальный оркестр.