– Я знал, что Ожогин непременно заглянет ко мне в квартиру, и поэтому положил его в шкафчик для тренировочного костюма. У меня там настоящий хаос. Диск я спрятал как следует. Но Ожогин все же нашел его.
– Как часто занимаешься гимнастикой, Бобби?
– От случая к случаю. – Хоффман пожал плечами.
– Понятно.
– Ну а теперь, когда диск у них, остается одно: уехать или отправиться в тюрьму. Положил я на них! Пошли они подальше! Вернусь в Америку.
– А Рина?
Бобби стряхнул крошки от пирожков с куртки.
– Она красивая девочка, Паша обеспечил ее, и в течение года самым важным делом в ее жизни будут демонстрации мод. И она станет проживать Пашино состояние. Все в выигрыше, кроме тебя и меня. Но я не сдамся.
– А мне что делать?
– Скажу тебе больше: компания умирает.
– «НовиРус»?
– Капут. Она держалась только на Паше. – Бобби осторожно потрогал нос. – Возможно, Тимофеев когда-то и был хорошим ученым, но в бизнесе он полное фуфло. Никакого нерва, никакого воображения. Я никогда не понимал, почему Паша держит его. Не говоря уже о том, что Тимофеев разваливается на глазах. Знаете, кто полгода заправлял всем в «НовиРусе»? Ожогин. Он мент. Только нельзя руководить серьезной корпорацией, являясь простым милиционером, для этого надо быть генералом. Кузьмичев с Максимовым не могут ждать. Они так разделаются с Ожогиным, что от него и мокрого места не останется. Это кормушка, Ренко. Свято место пусто не бывает, так, кажется, у вас говорят?
Аркадий следил, как Женя то подпрыгивает на батуте, то исчезает из поля зрения.
– Что вы знаете об Антоне Ободовском?
– Ободовский? – Бобби поднял брови. – Крутой парень, местный мафиози, угонял наши грузовики и выливал нефтяные цистерны. Настоящий мужик, в этом ему не откажешь. Ожогин как-то указал Ободовскому на дверь. Тот заставил полковника нервничать. Мне это понравилось.
Когда наконец Жене надоела избушка Бабы Яги, они отправились домой. По дороге Хоффман с Женей играли в шахматы без доски, выкрикивая ходы, причем мальчишеское писклявое «е4» с заднего сиденья быстро сменялось уверенным «с5» Хоффмана с переднего. Аркадий сумел проследить первые десять ходов, а потом игра стала походить на разговор двух роботов, и поэтому он сосредоточился на своих невеселых перспективах.
По сути дела, невозможно было уволить за некомпетентность. Она стала нормой при старом праве, когда прокуроры не оказывались перед судом из-за выскочек адвокатов, а необходимые улики и признания всегда имелись под рукой. Пьянство прощалось: к пьяному следователю, свернувшемуся калачиком на заднем сиденье машины, относились так же мягко, как к больной бабушке. Коррупция была изощренной. В то время как вся Россия держалась на коррупции, обвиненный в продажности следователь всегда навлекал на себя гнев общества. Есть такая картина, где ямщик бросает испуганную девочку, потому что за ними гонится волчья стая. Прокурор Зурин был похож на такого ямщика. Он собирал досье на собственных следователей, и всякий раз, когда его начинали доставать журналисты, бросал им жертву. Так что ничего удивительного тут для Аркадия не было.
– Тимофеев простужен или у него идет кровь из носа? – спросил он Хоффмана.
– Говорит, что простужен.
– У него на рубашке пятна, похожие на засохшую кровь.
– Могло капать из носа.
– А у Паши шла носом кровь?
– Иногда, – сказал Хоффман, продолжая играть в шахматы.
– У него была простуда?
– Нет.
– Аллергия?
– Нет. Ладья берет bЗ.
– Королева на d8, шах, – парировал Женя.
– Показывался врачу? – спросил Аркадий.
– Не любил он этого.
– Он был параноиком?
– Не знаю. Мне такое и в голову не приходило. Во всяком случае, это не бросалось в глаза, потому что он все еще находился на вершине деловой пирамиды. Король на h8.
– Королева на е7, – бросил Женя.
– Королева на d5.
– Шах и мат.
– Черт! – Хоффман вскинул руки вверх, словно переворачивая доску.
– Женя хорошо играет, – сказал Аркадий.
– Как знать, я отвлекался.
До того как они приехали в приют, Женя выиграл еще две партии. Аркадий проводил его до дверей, и Женя перешагнул порог не оглянувшись, словно его спутника тут не было и в помине. Когда Аркадий вернулся в машину, Хоффман закрывал мобильник.
– Он из евреев, – сказал Хоффман.
– Его фамилия Лысенко. Она не еврейская.
– Достаточно поиграть с ним в шахматы. Он точно из евреев. Можете высадить меня у метро «Маяковская»? Заранее признателен.
– Любишь Маяковского?
– Поэта? Конечно. «Смотрите, завидуйте, я гражданин Советского Союза!» А потом пустил пулю в лоб. И что ему не понравилось?
Ведя машину, Аркадий взглянул на Хоффмана, который сегодня уже не был рыдающей развалиной, как накануне. Вчера Хоффман ни с кем не мог бы играть в шахматы. А теперь перешел от поэзии к бахвальству. С легкостью, без изобличающих подробностей, он рассказывал о разнообразном деловом жульничестве – подставных компаниях и тайных аукционах, – которым они занимались вместе с Ивановым.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Аркадий.
– Весьма расстроен.
– Тебя унизили и уволили. Ты должен быть в ярости.
– Так оно и есть.
– И потерял диск.
– Он был тузом у меня в рукаве.
– Учитывая все это, держишься хорошо.
– Я не могу обыграть этого ребенка. Ты, вероятно, не понимаешь, Ренко, но он игрок высокого уровня.
– Похоже на то. Хранил диск, прятал, используя меня и мое жалкое расследование, чтобы снизить значение диска, и наконец позволил Ожогину найти его не где-нибудь, а в тренажерном зале. Что ты записал на диск? Что произойдет с «НовиРусом», когда диск «заработает»?
– Не понимаю, о чем ты говоришь.
– Ты специалист по компьютерам. Диск заражен.
Небо потемнело над огромными растяжками, которые раньше гласили: «Партия – авангард рабочего класса!», а теперь рекламировали выдержанный коньяк – словно беснующегося на углу сумасшедшего незаметно заменили продавцом. Неоновые монеты катились над павильоном казино и освещали ряд «мерседесов» и джипов.
– Откуда тебе знать? – Хоффман изогнулся на сиденье. – Я выхожу. Здесь в самый раз.
– Мы не доехали.
– Не понял, что ли? Я же сказал, лучше здесь, на углу.
Аркадий подъехал к тротуару, и Бобби вылез из машины.
Аркадий наклонился через сиденье и опустил окно.