— Какое расстояние, ты делаешь со мной все, что захочешь!
Его глаза округляются:
— Ты всерьез полагаешь, что только этого и хочу — поцеловать твою грудь? О, нет, дорогая! Уверяю, ты даже не подозреваешь, что я хочу. — Его голос это голос змия-искусителя. — Ладно, ты права, всему свое время. И громко: — Мартин, а ты давно звонил тете Энн?
— Она не желает со мной общаться.
— Неудивительно. Но хотя бы с Рождеством тетушку поздравь.
— Чтобы она поспала меня к черту?
— Не велика беда, сходишь. Там тебя давно заждались…
Мартин смеется неприятным смехом мужчины, имитирующим женский голос. У таких и смех становится визгливым.
Ужин заканчивается довольно быстро и, похоже, ни у кого нет желания продлевать его. Встав из-за стола, Ларс снова крепко берет меня за руку.
— Мы с Линн еще в библиотеку, у нас остались дела с утра.
— Ну да, ну да, — противно хихикает Мартин.
Плотно прикрыв за собой дверь в библиотеку, Ларс интересуется:
— Целоваться будем или сразу к викингам?
Я вскидываю голову, решая не сдаваться этим серым глазам и настойчивым рукам вот так запросто. Он будет меня дразнить, пока я сама не приду? Если этого ждать, и весна пройдет, не то что зима, я не из тех, кто делает первый шаг. К тому же меня еще нужно заслужить!
Каким образом он догадывается о моих мыслях, не знаю.
— Понял, не будем. Это надо заслужить.
Пытаясь разжечь камин, он шутливо ворчит:
— Какие-то берсерки тебе дороже меня. А я так стараюсь заслужить твое доверие…
— При чем здесь доверие?
Его глаза вдруг становятся серьезными.
— Мне очень нужно твое доверие, Линн, очень. Настоящее. Нужно, чтобы ты не вздрагивала от каждого прикосновения, то есть, сначала можешь вздрагивать, но подчиняйся. На каждом шагу, во всем.
— Почему?
— Потому что ты принадлежишь мне.
— Я не вещь, Ларс.
— Конечно, нет. Но ты моя, абсолютно, совершенно. Каждой клеточкой своего тела. Внутри и снаружи. Ты пока этого просто не поняла. И я терплю твое сопротивление только пока приручаю.
— А… что будет, когда приручишь?
— Увидишь.
— А если нет?
Он только пожимает плечами. Я понимаю, что ничего хорошего.
— Пойдем отсюда. Камин разогреется нескоро.
В библиотеке действительно прохладно, тем более, мне в тонком платье.
У своей комнаты стоит Мартин и мерзко ухмыляется:
— Уже справились?
— Тебе-то что?
Ларс открывает свою дверь и за локоть подталкивает меня внутрь. Чтобы не видеть противную рожу Мартина, на голове которого сетка для волос, а на руках хлопчатобумажные перчатки, видно, сделал маску, я юркнула туда еще быстрее. Но что дальше?
Повинуясь жесту Ларса, сажусь в кресло. Он устраивается на ковре у моих ног, но рукам воли не дает.
— Линн, давай договоримся, я подожду. Столько, сколько будет нужно.
— Чего?
— Пока ты не привыкнешь к мысли, что принадлежишь мне и только мне от макушки до пяток, всеми своими клеточками, фибрами, выпуклостями и впадинками.
Я пытаюсь шутить:
— Зачем тебе так много всего?
Но Ларс на шутку не ведется, его глаза серьезны:
— Я хочу, чтобы ты это поняла и запомнила, чтобы приняла всем своим существом, всей душой эту принадлежность. Я слишком долго ждал тебя, чтобы отпустить, увидев.
— Ты… меня ждал?
— Да, ждал. Об этом потом. Попытайся ощутить прелесть подчинения моей воле. Полного и безоговорочного подчинения.
— Но… я не могу вечно сидеть здесь у тебя. У меня тоже есть жизнь, Ларс.
Я старалась не думать о причинах, приведших меня в этот дом. Почти удалось.
— О Стокгольме поговорим потом. Ты здесь будешь еще пять дней. Эти пять дней я полный твой хозяин, запомнила? Во всем. И если я захочу увидеть, как ты моешься в душе, я увижу.
— Ларс!
— Я хозяин.
— А я рабыня?
— Да! — И тут же мягче: — Да, дорогая.
— А если я не согласна?
Его бровь удивленно приподнимается:
— Я спрашивал твое согласие?
— Но…
— Безо всяких «но». Ра-бы-ня. Кстати, у тебя очень красивая грудь, тебе говорили об этом?
— Да.
— Кто?! — стальные глаза мечут молнии.
— Ларс, я не ребенок…
— Сомневаюсь, впрочем, это нетрудно проверить. Но с этой минуты любому, кто не только скажет это, но и подумает, я просто сверну шею. Я не желаю делить тебя ни с кем. Придется выбросить всех своих неумелых любовников из головы совершенно.
Почему-то меня задевает такая характеристика Йена и Берга.
— Почему это неумелых?
Его глаза насмешливы, эту насмешку я уже хорошо знаю.
— Если бы они были умелыми, разве ты сейчас была в моих руках? Но ты не пожалеешь, если будешь выполнять все мои требования. Запомнила?
— А если не буду?
Его лицо приближается к моему. В глазах два клинка, способных снести голову одним взглядом. Но мне не страшно, сносить нечего, я ее давно потеряла.
— Я тебя уничтожу! Не желаю делить тебя ни с кем даже в твоих воспоминаниях. Я твой хозяин, и любые мои приказания не обсуждаются, а выполняются. Любые. Будешь послушной, не пожалеешь.
И тут меня прорывает:
— Много у тебя таких послушных?
Он почти хватает меня за волосы, запрокидывает голову, глаза наливаются яростью. Это не просто сталь, это уже искры от клинка берсерка. О, Господи! Но я чувствую, что даже если он прямо сейчас убьет меня, то противиться не буду.
— Одна непослушная, которую я подчиню.
Хочется сказать, что уже подчинил, но одновременно рождается чувство протеста, в конце концов, я не резиновая кукла!
— А если я подчиню тебя?
Смех. Откровенный, веселый, задиристый:
— Попробуй. Это заманчиво.
— Хорошо, твои условия я выслушала. А как же мои?
— Феминистка несчастная! Ну, слушаю.
Я почти вскинула подбородок, стараясь выглядеть как можно решительней. Это трудно сделать, стоя практически в объятиях самого красивого обладателя стальных глаз в мире.
— Ты не должен делать ничего такого, что причинило бы вред моему здоровью…