А когда проснулась, ей почудилось, что сказка, о которой она мечтала, сбылась. Потому что лежала Стефка на такой роскошной постели, какая была только у панны Марианны в ее кремлевском дворце. Вся комната была сверху донизу увешана коврами, словно шатер какого-нибудь турецкого бея. Рыжий любовник, одетый как самый знатный шляхтич, сидел в кресле, слушая почтительно гнувшего перед ним спину толстопузого человека, по виду – самого настоящего боярина. Рядом стоял какой-то старикашка с враз злобным и насмешливым лицом. Он заметил, что Стефка зашевелилась в постели, и что-то быстро шепнул рыжему.
Тот улыбнулся девушке и махнул рукой на боярина:
– Ладно, ступай, князь! Потом поговорим. Сейчас не до того.
– Слушаюсь, государь! – Боярин согнулся еще ниже и неуклюже вынес свое пузо из комнаты.
Стефка вытаращила глаза. Неужто он и правда государь?! Но ведь он не Димитрий!
Не Димитрий, верно. Не тот Димитрий, которого она видела в Кремле, да ей-то какая разница? Коли пани Марина могла смириться с подменою, то Стефке о чем беспокоиться?
– Вот, Матвеич, гляди – тебе новая внучка, – тем временем сказал рыжий. – Заместо Манюни будет. Ты ее береги, никого к ней не подпускай. Она моя будет, только моя.
– А ну как царица приедет? – проворчал старикашка, словно бы ощупывая Стефку цепким взором, от которого она чувствовала себя хуже некуда. Сразу было видно, что Матвеичу новая «внучка» совсем не по душе, да и Стефке было тошно смотреть в его выцветшие злобные глазенки.
– Да что мне царица! – отмахнулся Димитрий. – Плевать мне на нее. Приедет – ну и ладно, утрется небось. А нет – как-нибудь проживем. Верно, моя ясная паненка? – повернулся он к Стефке, и та тоже ощутила, что ей плевать на всех, на пани Марину, на мужа и свекровь, на весь мир – лишь бы остаться рядом с этим человеком подольше, лишь бы он не прогнал ее от себя!
– Смотрите! Огни! Панна Марианна, смотрите: огни! Город какой-то. Должно быть, это Калуга!
Марина привстала на стременах, пытаясь разглядеть хоть что-то во вьюжной ночи. Нет, ничего не видно. Матка Боска, неужто Барбаре почудилось?!
– Вы не туда смотрите!
Барбара, похожая в казацких шароварах и тулупчике на какого-то очень толстого запорожца, почему-то забывшего надеть шапку и вместо этого обмотавшего голову теплым платком, отодвинула его от лица и вытянула вперед руку в теплой вареге [68] . Варегу забило снегом, но в голицах [69] поводьев не удержать, а лошади этой метельной ночью беспокойны, непослушны, да и устали скакать, то и дело сбиваются с ноги.
– Вон огни, говорю вам!
– Правду баба говорит, – проворчал казак. – Мерцается что-то. Неужто выбрались, слава те, Гос-поди?
Неужто выбрались?! Были минуты, когда Марина не верила, что это удастся. Проклинала себя за то, что сорвалась из Тушина очертя голову, тайно, среди ночи, не в карете, а верхом, в мужском платье, в мужском седле, только в сопровождении Барбары и верного казака-конюшего. А в следующую минуту принималась убеждать: нет, оставаться в таборе было нельзя, никак нельзя! Вчера она убедилась в том, что уговорами и увещеваниями ничего не добьешься. Против Рожинского нужно какое-то очень сильное средство… Ах, как хотелось убить его там, на площади! Кажется, именно тогда вспыхнул в ее голове дерзкий план. Если бы не Заруцкий, она уехала бы раньше, они добрались бы до Калуги прежде, чем взвилась между небом и землей эта коловерть из снега и ветра, не натерпелись такого страху.
Если бы не Заруцкий, она бы…
Ах, все это в прошлом, все это неважно. Главное, вот она, Калуга, сейчас Марина снова сойдется лицом к лицу с человеком, который называет себя ее мужем и царем московским, и поговорит с ним так, как давно следовало говорить. Она скажет, что все знает о нем: он не Димитрий, он лжец и негодяй, но сейчас ей это стало безразлично. Они должны держаться друг за друга, чтобы получить то, о чем столь страстно мечтали: власть над этой безумной, огромной, бестолковой, желанной страной. Она прощает ему обман и бегство – пусть он простит ее холодность, надменность и примет ее пусть не как жену, но как товарища, соратника по борьбе, которую они будут вести теперь вместе. Против русских и поляков. Против Шуйского и Сигизмунда. Марина верит – ее бегство, ее речи не оставили тушинцев равнодушными. Они опомнятся, эти потерявшиеся дети, они придут за своем царем Димитрием. Они уже взглянули на перо жар-птицы – и лишились разума от его сияния. Они не успокоятся теперь, пока не добудут всей птицы. Москва – эта самая жар-птица, которая нужна и Марине, и Димитрию, и последнему шляхтичу в тушинском войске. Они добудут ее совместными усилиями. Добудут!
– Вон там ворота! – выкрикнул казак. – Гоните лошадей! Кажется, буря идет снова!
Да, снег опять повалил, слепя глаза.
Вдоль высокой городской стены добрались до ворот, и тут их окликнули:
– Хтой тутай? Ходзь видселя!
Марина удивилась, услышав польскую речь. В Калуге не было польских частей – здесь ее муж мог рассчитывать только на поддержку русского населения, благо, оно пока что предано царику. Ну, наверное, сюда все-таки подошел какой-нибудь шляхетский отряд – может быть, из Димитрова, от Сапеги…
– Передайте государю, что приехала жена, царица Марина Юрьевна! – срывая голос, выкрикнула Барбара. – Да поскорей откройте ворота!
– Какому еще государю? – отозвались сверху. – Какая царица?! Ты, баба, никак белены объелась?
– Государю Димитрию передайте! – надсаживалась Барбара, задирая голову и безуспешно пытаясь разглядеть, что делается на высокой городской стене.
– Точно, спятила! – изумленно прокричали наверху. – Да он же в Калугу сбежал, по слухам. Так что пускай царица к нему в Калугу едет!
И стражник захохотал.
Марина поняла, что он не поверил Барбаре. Следовало назваться самой и самой потребовать Димитрия. Однако и шутки же у его стражи. Уехал, главное, в Калугу. А это что, как не Калуга?!
– А ну-ка, кто тут царица? Покажись! – раздался сверху другой голос – веселый, молодой, и у Марины екнуло сердце.