Мы обнялись как родные.
— Ну как, — гордо спросил меня Никон, усатый бритоголовый мужик, — ничего?
— Отлично! — искренне сказал я. — Мне нравится. Только, пожалуй, душновато.
— Ага, — согласился Никон, — что есть, то есть. Я уже заказал кондиционер. Обещали на неделе поставить… У меня с техникой тут вообще отлично. — Он распахнул дверцы буфета, и взгляду открылся огромный, дюймов на тридцать телевизор. — А?
Телевизор был и вправду хорош. «Грюндик». На телевизоре стоял, светился глазком индикатора видеомагнитофон.
— Экран-то не слишком большой? — с сомнением спросил я. — Небось тяжело в такой каморке смотреть?
— В каморке! — передразнил, слегка обидевшись, Никон. — Да ты чего, Грант, не смеши народ! Большому куску, известно, рот радуется. — Он пожмакал пульт, и на экране возникли какие-то голые задницы, послышались сопение, стоны, страстные вскрики. — Видел? — Он довольно заржал. — Культуриш!
— Да, устроился ты знатно, ничего не скажешь!
— Я тут хочу большой сходняк устроить. Как, одобряешь? — сказал вроде бы в шутку, но с него станется.
— Ну это, знаешь, не со мной надо… Это с ментовскими генералами.
— Да ладно, это все потом. Обживусь чуток, и решим. А сейчас давай маленько выпьем. Со свиданьицем, как говорится. Мне хоть и нельзя как человеку старой веры, но, думаю, простит мне боженька еще одно прегрешение. Ибо жажду я зелья греховного не ради ублажения похоти, а ради возблагодарения раба божия Игоря свет Кирилловича, христиански проявившего сочувствие к страждущему брату по вере. — Он нес всю эту ахинею, а сам ставил на стол неизвестно откуда берущиеся ресторанные закуски, мясные и рыбные, бутылку французского коньяка, фрукты и прочее, что положено для нормального на воле застолья.
— Однако, — заметил я. — Хорошо теперь узники страждут во оставление грехов…
— Все мы у господа дети, — засмеялся Никон. — И когда он может, он про нас, сирот, вспоминает… Ну давай примем капель по триста…
— Красноперых своих не позовешь? — спросил я, имея в виду его коридорного и выводящего, от которых, похоже, не в последнюю очередь зависело все это роскошество.
— Еще чего! Тут смотри выше — тут сам начальник режима ворожил. Ну уж его-то я отблагодарю как положено… Давай, не бери в голову. У меня уже тост просится. За тебя.
Однако произнести тост он так и не успел — сначала открылся глазок, а потом в дверь кто-то поскребся.
— Можно? — робко входя, спросил контролер — грузный мужик лет тридцати пяти в мешковато сидящей форме.
— Иди, иди отсюда, Вася! — рассердился Никон. — Или ты не нашей веры? Совесть имей, видишь — старого друга встречаю…
Вася послушно попятился назад, бормоча:
— Не, ну, может, надо чего… Сказали бы — я бы девочек устроил… Для таких людей…
— Все, все! Не доставай, имей совесть!
Надо сказать, на меня этот разговор произвел впечатление — и тон, которым Никон отшил Васю как надоевшего нерадивого лакея, и эта самозабвенная готовность надзирателя услужить заключенному.
— А что, он правда девочек может? — поинтересовался я.
— А то! — засмеялся Никон. — И девочек, и мальчиков. Нет проблем! Все по бороде, по Марксу: ты ему деньги, он тебе товар… Черт, испортил тост, собака! Ну давай так, что ли: во-первых, со свиданьицем, а во-вторых, чтобы нам с тобой никогда не оказываться пятыми тузами в колоде!
Да, братцы мои, странные ощущения возникали от этого застолья за стенами одного из самых старых в стране тюремных замков…»
Лена закрыла дневник со странным чувством. Теперь она знала: Игорю действительно было что прятать — прятать от нее, от других, вообще от постороннего глаза. Она не все поняла из того, что прочла. Но хорошо ощутила, что за этими записями, очевидно, стоят какие-то конкретные люди, знать о которых, как он и говорил, может быть просто опасно. И вообще, мало того что он и так секретный, этот дневник, но и в нем вдобавок одни головоломки. Тут, наверно, все зашифровано, засекречено еще раз. Ну например, если этот Никон и правда сидит в тюрьме — почему там у него ковры? Или это тоже шифр? Или речь не про тюрьму? Почему у него там телевизор, да еще и с порнухой? А если это и правда тюрьма, то кто в ней, такой необычной, всем заправляет? Те, кому это положено, настоящая власть, как там они — вертухаи, охранники, — или все тот же Никон, явный бандит? Наверно, как раз он, иначе с чего бы так заискивал перед ним тот мешковатый надзиратель? Или это все же не тюрьма… ну, не обычная тюрьма, а какая-нибудь… частная, что ли…
Все эти головоломки мог бы расшифровать ей Игорь, знавший явно много больше того, чем было записано в его странном дневнике. Но у Игоря спросить об этом вряд ли получится — ведь она и так уже нарушила его запрет, влезла в ту самую «сороковую комнату» Синей Бороды, сунула без спроса нос в его бумаги. Он, конечно, не Синяя Борода, но и спрашивать она у него ничего не может. Это ей вперед наука. Раз он сказал про какие-нибудь свои дела: не суйся, мол, это личное, значит, надо ему верить, значит, так все оно и есть… Она быстро сложила листки, завернула в полиэтиленовый пакет и опять завалила Доллиными шмотками. Черт с ними, пусть тухнут на своем старом месте, раз так нужно для дела… Все, все! Она ничего не читала, ничего не знает, пакета никакого не находила!
Брезгливо отмывая руки после чужих вещей, Лена много чего успела передумать неприязненного об их хозяйке, но ей даже и в голову не приходило, что белье это принадлежит вовсе не Долли, к которой она так ревновала Игоря, а той чернявой Анне Викторовне, которая ей нравилась и которую все звали Нюсей. А если бы узнала про это, скорей всего подумала бы: ну и что? Неважно! Было, как говорится, и быльем поросло.
Ах, если бы она была чуть взрослее, чуть опытнее, если бы она могла догадаться, почувствовать, что сама Нюся думает совсем, совсем не так!..
19
Она нисколько не ошибалась: уж если кто действительно и мог объяснить ей, что тут к чему, — это был именно Игорь Кириллович, тем более что описанное им посещение Бутырки не далее как в понедельник имело свое продолжение, так сказать, вторую серию.
Игорь Кириллович, понятное дело, не сам пошел в тюрьму — его нашел, вызвонил по мобильнику Никон.
— Слушай, мы ведь с тобой вроде как не договорили, да? — сказал как всегда веселый Никон. — А ведь жизнь у нас одна, как говорили святые старцы, и прожить ее надо так… Короче, давай, может, встретимся еще разок? Все и перетрем…
— А чего там тереть? — насторожился Игорь Кириллович. — Вроде все сделали, как было договорено: ты в Москве, вы меня оставляете в покое… Был такой уговор?
— Уговор-то был, да тут у нас новый вопрос возник, понимаешь. — Никон немного помедлил. — Вопрос вот какой у нас… Когда тебе Кент мой деньги передал, ты их точно все Гусю заплатил?
— Э-э, ты чего это, Никон! Ты меня на понт, что ли, взять хочешь? Отдал, все до копеечки, то есть до цента. А как же! Уж кому, как не тебе, это знать! А не отдал бы — париться бы тебе до сих пор в твоем Серове! У меня, между прочим, даже расписка есть!