– Наши активисты раздают наши издания на Арбате, а также в религиозных общинах и рассылают по почте, – говорил в одной группе Аксючиц.
– В вашем журнале напечатан ваш адрес и телефон. Это не опасно? – спрашивали гости.
– Мы это делаем открыто. Сейчас мы живем по принципу: нас не разрешают, но и не запрещают.
В другой группе американцы окружили Зеленцова – издателя, подписавшего договор с Солженицыным.
– Вы дали нам динамитный материал! У вашего издательства есть компьютеры?
– А зарубежные заинтересованные группы могут подарить вам факс и компьютер?
Тем временем я блокировал в углу Олю, нашу интуристовскую гидшу. Оля была темноглазой пышной блондинкой лет тридцати трех с живым и умным круглым личиком, с веснушками на носике и ямочками на щеках.
Я уговаривал ее пробить мне официальное разрешение задержаться в Москве на то время, пока группа будет в Ленинграде и Таллинне. Но Оля лишь бессильно разводила руками:
– Вы же наш человек, Вадим! Неужеливы не понимаете? Чтобы наша бюрократическая машина разрешила вам задержаться в Москве, нужно как минимум две недели! Вы только представьте эту цепочку: «Интурист», отдел виз МВД, КГБ и потом еще Управление гостиниц Мосгорисполкома! Ведь вам нужна гостиница на эти дни…
– Мне не нужна гостиница! У меня тут полно друзей. – Но если вы скажете, что будете жить у кого-то дома – вам сразу откажут, прямо в «Интуристе»! – Почему?
– Потому что КГБ этого в жизни не допустит! Ведь вы же приехали не по частному приглашению. Как же вы вдруг поселитесь у кого-то, кого они не проверили? Вадим, вспомните, куда вы приехали! Или вы все забыли?
Я вздохнул:
– Хорошо. А если я лягу в больницу? – В больницу – это пожалуйста. Ложитесь. Но имейте в виду: вам придется действительно лежать. Потому что в любой день могут прийти и проверить. А кроме того, вас будут регулярно навещать из американского посольства. Это их обязанность. И если они не застанут вас в больнице…
– Что же мне делать, Оля? У меня сорвется встреча с Ельциным, с Гдляном!
– Честное слово, Вадим, я хотела бы вам помочь! Но… – она снова развела руками. И тогда я решил пойти ва-банк.
– Оля, знаете что? Держите вот это, – я вручил ей свою заплечную сумку, в которой еще оставалось несколько пачек кофе, три или четыре пары женских колготок и еще что-то. – Держите, не бойтесь! Это только кофе и сувениры! – и, видя, как она краснеет, добавил: – И нечего краснеть, это не вам, а вашей маме. У вас есть мама? – Есть.
– Ну вот. Передайте ей от меня. Скажите: от ее бывшего ухажера.
– Моей маме шестьдесят три года! – Ну и что? Когда ей было тридцать пять, мне было двадцать пять. Вы меня поняли? А с вами мы сделаем так: я исчезну на несколько дней, а вы этого просто не заметите. А в Таллинне, перед отъездом всей группы, я появлюсь, честное слово! Договорились? Она посмотрела мне в глаза и отрицательно покачала головой:
– Невозможно.
– Подождите, Оля! Я понимают вы, как все гиды «интуриста», должны ежедневно писать рапорты в КГБ. Только не краснейте, это общеизвестно. Но ведь не обязательно сообщать им, что я пропал в первый день. Вы можете заметить это только в Таллинне. А я там как раз и появлюсь! Ну, Оля, пожалуйста!
Она снова покачала головой:
– Дело не во мне. И, кстати, вот об этой встрече я ничего писать не собираюсь. Я пришла сюда, потому что мне самой это очень интересно. Я же русская, в конце концов! А что касается вас… Если бы мы ехали в Ленинград поездом, я могла бы не заметить, что вас в этом поезде нет. Но мы летим самолетом. И в аэропорту уже лежит список всей группы. То есть вы обязаны сесть в этот самолет, а в Ленинграде в гостинице сдать свой паспорт администратору. Иначе вас начнут искать. А вот после вселения в гостиницу… – она улыбнулась. – После этого – вы свободны! Потому что из Ленинграда в Таллинн мы едем поездом… -То есть… Вы хотите сказать…
– Я ничего не сказала и не хочу сказать! – перебила она, смеясь своими черными глазками. И жестом отсекла все последующие разговоры.
– Оля, вы прелесть! – воскликнул я и поцеловал ее прямо в ямочку на щеке. – Не зря я ухаживал за вашей мамой!
– Тсс-сс! Тихо! – зашикали на нас члены делегации, рассаживаясь на свои места, поскольку перерыв уже закончился, и Аксючиц уже стоял в ожидании тишины. А Роберт Макгроу сострил громогласно: – Hey, Vadim! Это не лучшее место для флирта! Это религиозная конференция!
Все расхохотались, я сказал «Sorry» и уже направился к выходу, когда на моем пути возникла Мичико Катояма. – Хай,– сказала она своим тихим глубинным голосом. – Вы уже уходите? Вы только пришли… – Я сейчас вернусь! – сказал я и бегом ссыпался вниз по лестнице, а потом на улицу к Семену и Толстяку, которые дожидались меня в машине. – Ну? – нетерпеливо сказал Семен. – Кажется, все в порядке! Правда, мне все-таки придется лететь в Ленинград, потому что в аэропорту нас будут проверять по списку. Но в Ленинграде я сяду в поезд и утром буду опять в Москве. – А вот это усе фуюсски! – сказал Толстяк.
– Почему? – спросил я.
– Во-первых, это нелегально. А во-вторых, ты просто не достанесс билет на поезд. Сейссас курортный сезон, билетов нет ни на какие поезда.
Я разозлился. Вчера он говорил, что я не попаду в Дом кино, сегодня – что не достану билет на поезд. – Бьем на коньяк? -сказал я.
– На фуй! – отказался он, вспомнив, наверно, что в Дом кино я все-таки попал.
– А что ты стоишь? Садись, – кивнул мне Семен на сиденье рядом с собой. – Поедем куда-нибудь ужинать. Хочешь – ко мне?
– Вот что, братцы, – сказал я, – спасибо, но я должен остаться тут. Будет у меня интервью с Ельциным и Гдляном или нет -это еще неизвестно. А тут встреча с религиозными вождями, это тоже материал для Tokyo Readers Digest. Ведь что-то им написать мне придется.
– Какого ссе ссерта я тут сидел?! – возмутился Толстяк. – Луссе бы я поссел кирять с вассей американкой!
– С какой американкой? – не понял я.
– Ну, которая выссла с вассей конференции как раз, когда ты воссел…
– Дайана? – вспомнил я. – Откуда ты знаешь, что она любит поддать?
– А она вон у того хмыря под «Запороссцем» спрассивала, где тут моссно стопаря дернуть, – и Толстяк кивком головы показал на торчащий вдали старенький «Запорожец», под которым светила лампа-переноска.
– Быстро ваши американцы усваивают нашу жестикуляцию! – сказал Семен. – Или в Америке тоже так показывают? – он щелкнул себя по шее характерным жестом выпивохи.
Я пожал плечами, а Семен завел машину. – Генуг [Итак]! – сказал он на идиш и повернулся к Толстяку. – Ты видишь? Я же тебе сразу сказал, что он стал другим человеком.
– Поехали, – сказал ему Толстяк. – В чем дело? – удивился я.
– Поехали, что с ним разговаривать! – снова сказал Толстяк Семену. Семен выжал сцепление и толкнул вперед рычаг скоростей. Но я схватил руль нашины: