– Мы разошлись, – сказал я сухо.

– Я слышал. Но я имею в виду вообще? Как она? Она делает что-нибудь на сцене?

Я посмотрел ему в глаза. Когда-то этот большой, крупный русский мужик любил мою жену. Я никогда не спрашивал у Лизы, почему они разошлись, но, помнится, она говорила, что он ничем не интересовался, кроме хоккея, и она ушла от него. Но вот он бросил свой хоккей, стал не то социологом, не то экономистом и – я вижу по его глазам – продолжает любить Лизу так, как я свою Аню. Но что я могу сказать ему – моему двойнику?

– Нет, – говорю я. – Она не играет на сцене.

– Понятно… – произносит он со вздохом. – Извините, что я вас задержал. Всего хорошего. И он – мой странный двойник – протянул мне руку. Я пожал эту руку, сказал:

– Счастливо.

Он пошел по коридору, но даже его спина укоряла меня в том, что Лиза не стала американской кино– или театральной звездой.

43

Я вышел из восточного подъезда гостиницы на площадь Революции. Звонить Гдляну было рано, и, чтобы убить время, я решил пройтись по Москве. Конечно, это надо было сделать в первый день, а не в последний. Но с первого дня в Москве меня так закрутило в водовороте событий, что, кажется, только сейчас, на шестые сутки, я вынырнул на короткую паузу.

Было 9.15 утра, улицы уже палили августовским жаром. Я достал из кармана магнитофон и стал наговаривать все то, что вижу. Просто так – себе на память.

«Проспект Маркса. Оглушительная новинка перестройки – платный кооперативный туалет. Заходишь, платишь двадцать копеек. Кафель на полу и на стенах. Старуха уборщица моет тряпкой пол и следит, чтобы все бросали деньги в тарелку. Рулон бумаги на весь туалет один – перед коридором кабин. Отрываешь себе кусок бумаги и идешь в кабинку. Если не хватит, придется за новой порцией бумаги выскакивать из кабины со спущенными штанами…»

«Всюду разбитые мостовые и какой-то всеобщий оглушающий ремонт: возле Большого и Малого театров, в гостинице „Метрополь“, перед универмагом… Пыль, грохот, не слышу сам себя! „Метрополь“ ремонтируют финны, хорошо бы всю страну отдать им на ремонт… В скверике за Центральным универмагом – гигантская очередь к совершенно пустым киоскам – ну, пятьсот человек! Подошел, спросил, за чем очередь? Ждут мужские рубашки. Иду дальше по улице. Вывеска на пустом киоске: „Джинсы индийские – 70 рублей“. Тоже стоит гигантская очередь, ждут. Джинсов нет, продавщицы нет, очередь есть…»

«Иду в потоке прохожих по Столешникову переулку. Это самый центр Москвы, как 47-я улица в Нью-Йорке между 5-й и 6-й авеню. Но – жуткий ремонт, вся мостовая разворочена, все грохочет, пыль страшная. Черт, чуть не попал под машину! Душно, жарко! А вот прямо с лотка продают „Пепси“, 17 копеек стаканчик. Даже не с лотка, а с каких-то ящиков. И наливают не в бумажные одноразовые стаканчики, а в стеклянные, многоразового использования – те, от которых приходят в ужас американцы…»

«Иду в толпе через Пушкинскую улицу. Ой, толкнул женщину! Между прочим, толкнул и даже не извинился. Да она и не оглянулась. Тут все друг друга толкают, как рыбы в нерест…Пивной бар на углу. На ступеньках вниз стоит знакомая очередь. С тех пор стоит, как я уехал…»

«Вышел из Столешникова переулка, подхожу к улице Горького. А вот знаменитый на всю Москву грузинский ресторан „Арагви“! Вах! На двери ресторана – эмблемы кредитных карточек! Да, это уже прогресс – наконец-то московские рестораны принимают „Визу“, „Американ экспресс“ и „Дайнерклаб“!…» "Ресторан «Центральный» на улице Горького. Вывеска: «Ресторан высшей наценочной категории». Что это значит? Зайдем посмотрим. У пустой раздевалки стоит старичок швейцар. Подхожу.

– Скажите, а что это значит – «высшей наценочной категории»? Голос швейцара: – А это самый дорогой ресторан!

– Ага, понимаю. Но можно просто сказать: ресторан высшей категории. А что такое «наценочной»? – А это еще пять процентов за культурное обслуживание. Пытаюсь шутить:

– Ах, вот оно что! Мало берете! Наверно, некультурно обслуживаете!

– А если без пяти процентов, так что – меня можно коленом толкать? – говорит швейцар. – А с пятью процентами толкают? – Не изменилось положение! Как было, так и есть! То была курица рубль пятьдесят, а сейчас она три с чем-то. За эти пять процентов повысили зарплату официантам. – А вам?

– А я получаю гроши, а несу материальную ответственность.

– За что? За вешалку?

– За норковую шубу, которая стоит 12 тысяч! Я принимаю ее, стою и дрожу. А мне платят 87 рублей в месяц. А шапка? Шапка стоит 1200 рублей. Он ее сдает и говорит: она из соболя, 1200 заплатил. А я же не скорняк! Из соболя она или из кошки – я вешаю и дрожу. – А рэкетиры вас беспокоят?

– А я это слово не хочу даже понимать! Что значит рэкет? Мне семьдесят лет, я всю жизнь прожил, и никакого рэкета не было! Если человек совершил преступление, его сажали в тюрьму. А сейчас – рэкет! И я удивлен, почему и по телевизору, и в печати выступает министр – и все нет законов! Куда наши законы подевались? А? Я вас спрашиваю!

– Мне трудно сказать. Я приезжий.

– А новых законов не выпускают, тянут! Какие они будут – гуманные, негуманные?

– Понятно. Ну, спасибо вам…

– Нет, я от души говорю, как с человеком. Мне вчера жена говорит: вот по телевизору – там зверство, там убили, там рэкет. Почему же раньше такого не было? В чем дело? Что это за рэкетиры? Откуда?

– Ну, может, они раньше были, но их не показывали?

– Ну, раньше преступников находили, сажали в тюрьму и расстреливали, если они убийцы. И я удивлен, куда рэкетиры только деньги девают?!"

«Ладно, пошли дальше. У микрофона Вадим Плоткин, я веду прямой репортаж из столицы Советского Союза, города-героя Москвы. Только что вы прослушали интервью со швейцаром ресторана „высшей наценочной категории“! Продолжаю проход по улице Горького. Господи, а это что? Опять афиша „РЕТРОСПЕКТИВА: ДИНАСТИЯ РОМАНОВЫХ В КИНО, ТЕАТРЕ И ЖИВОПИСИ“. И Лизин портрет в роли царицы из „Царской милости“. Черт возьми! Я ушел от нее, я уехал от нее на другой континент и в другую эпоху! Но и здесь я всюду натыкаюсь то на ее бывшего мужа, то на ее глаза!…»

"Ой, пахнет хлебом! Знаменитая булочная на улице Горького. Что же тут есть? Заглянем на секунду. Боже мой, какая духота! Кондиционеров нигде нет, в каждый магазин входишь, как в парную. Ладно, вхожу, как ныряю. Очереди ко всем прилавкам, но не очень большие, человек по десять. Слева, в кафетерии, – круглые столики на высоких ножках, но стульев нет, ешь стоя. Кофе дают в стеклянном (многократного, значит, пользования) стакане, а булочку – на стеклянной тарелке. Стакан кофе со сгущенным молоком стоит 22 копейки. Сок гранатовый – 25 копеек. Подхожу к продавщице: – Мне, пожалуйста, сок гранатовый! Продавщица: – В кассу платите! – В кассу?! Ой, Боже мой! Там же очередь!

– Ладно давайте сюда!

– Спасибо!