— Ну, ну… — Мой ангел иронично усмехнулся: — Вы знаете, сколько таких оптимистов сидит до сих пор в Пермском лагере?

«— …по некоторым данным, эти новые формирования советской милиции созданы специально для борьбы с публичными демонстрациями и митингами, — продолжал „Голос Америки“, но тут в коридор буквально ворвались три милиционера, один из них дубинкой саданул парня с транзисторным приемником по руке и затем волоком потащил его в зарешеченную КПЗ. Радиоприемник отлетел к стене, продолжая говорить. Саша, мой лекарь, потянулся за ним, но второй милиционер тут же долбанул приемник кованым каблуком, вмял его в пол, и „Голос Америки“ смолк. А милиционер ухватил моего Сашу за ворот:

— На допрос!

Саша дернулся, сказал:

— Руки! Ты же не жандарм!

— Иди, иди! — крикнул на него милиционер.

Саша повернулся ко мне:

— Помните «ПЛОД»!..

Тут милиционер толкнул Сашу в грудь, и мой «ангел» затылком открыл дверь в дежурную комнату. А из двери в коридор вышла пушистая белая кошка с черными ушками.

— Папа, смотри, кошка тоже в милиции! — крикнула девочка-кукла с голубым бантом, спрыгнула с колен отца на пол, подбежала к кошке и нагнулась, чтобы погладить ее, но вдруг повернулась к милиционеру, разбившему каблуком радиоприемник: — Милиционер, а кошку можно потрогать?

И такая недетская пытливость была в ее голубых глазах, что этот милиционер, не сказав ни слова, ушел в дежурку.

11

22.50

Наконец и меня вызвали на допрос. И первый, кого я увидела в кабинете следователя, был тот самый боец спецназа, который в аллее Страстного бульвара летел на меня с поднятой в руке дубинкой. Теперь он сидел сбоку от стола следователя милиции, его нос, лоб и подбородок были в наклейках из пластыря, а рядом с ним сидел еще один парень в бушлате и берете, и они оба старательно писали что-то на стандартных бланках свидетельских показаний.

— Эта? — спросил у них следователь, кивнув на меня. Он выглядел моим ровесником, этот милицейский следователь в тонких очках, волосы на пробор, интеллигентное лицо, три маленькие звездочки на погонах. Старший лейтенант, значит.

— Эта… Сука… — зло сказал парень с разбитым лицом.

Следователь взял исписанные парнями листы и стал читать вслух, для меня:

— «Во время нелегального митинга на Тверском бульваре выступала с антисоветской пропагандой, призывала свергнуть власть коммунистической партии, называла советскую власть диктатурой и тотализмом». — Тут он поправил ошибку в листке: — Тоталитаризмом. — И поднял на меня веселые глаза: — Было это? Будем признаваться?

Честно говоря, это всеобщее веселье вокруг уже напоминало какое-то безумие. Сначала эти парни в бушлатах весело гнались за демонстрантами и в кровь избивали их дубинками. Потом те же избитые демонстранты лихорадочно веселились в коридоре милиции, а теперь следователь милиции весело читает мне наглую «липу», то есть с ходу лепит мне статью «антисоветская пропаганда». Ну, со мной у них этот фокус не пройдет. Но неужели все остальные, которые сейчас сидят в коридоре, вот так, с бравадой пойдут в Сибирь? В мордовские, пермские, хабаровские лагеря? Да знают ли они, что это такое?!

— Что же вы молчите? — улыбнулся следователь. Будете признаваться или?..

— Начинайте протокол, — сказала я.

Следователь усмехнулся:

— Опять «ПЛОД»?

Я молчала. Подумала: а ведь действительно этот «ПЛОД» кто-то неплохо придумал.

— Ну, хорошо… — Следователь достал из стола бланк протокола допроса и сказал двум парням в бушлатах: — Вы пока идите…

Оба шумно поднялись со стульев, у обоих на ногах были кирзовые ботинки — те самые, которыми недавно они били меня по голове, по плечам, в живот. Проходя мимо меня к двери, парень с разбитым лицом процедил:

— Жива, с-с-сука!.. — Ему было явно жаль, что они не убили меня на Страстном бульваре.

А следователь положил перед собой желтый бланк протокола допроса и прочел «молитву» — предупреждение за отказ от показаний и за дачу заведомо ложных показаний. Я согласно кивнула. Он поднял шариковую авторучку над первой графой протокола:

— Ваша фамилия?

Господи, сколько раз я делала то же самое!

— Ковина Анна Александровна.

И кабинет у него такой же нищий, как у меня в Полтавском угро, и портрет Дзержинского в той же стандартной рамочке на стене, и даже книги в шкафчике те же: «Уголовный кодекс», «Гражданский кодекс» и последние инструкции МВД…

— Место жительства?

— Полтава, улица Чапаева, 20…

И телефон на его столе такой же старый и тяжелый. Только я в Полтаве гоняюсь за ворами автопокрышек и самогонщиками, а он тут при галстучке сидит и ногти чистит. И это когда банды рэкета людей из магазинов за ноги вышвыривают…

— Место работы?

— Полтавский городской уголовный розыск.

— Что? — Он прекратил писать и поднял на меня глаза в фирменной, тонкой оправе очках.

— Пишите, — приказала я. — Место работы — Полтавский городской уголовный розыск МВД УССР. Должность — старший следователь. Звание — старший лейтенант милиции. Пишите, вы обязаны записать мое заявление! Подверглась зверскому избиению со стороны бойцов отряда специального назначения. Требую служебного расследования.

— А как вы докажете? — все-таки сказал он. — И вообще — где ваши документы?

— Наберите приемную Власова, старлей. Там вам докажут… — усмехнулась я.

Нужно ли говорить, что через десять минут за мной приехали. И кто бы вы думали? Гольдин! Майор Гольдин, начальник личной охраны Ларисы Горячевой. А спустя еще минут десять он уже шарил электрическим фонариком по темным и мокрым кустам Страстного бульвара, помогая мне искать мою сумочку. И матерился:

— Ты для того из Полтавы прилетела, чтобы в митингах участвовать?! Посмотри на свое лицо! Как ты с такой «будкой» завтра Ларисе покажешься? А психиатрам? Тебя в семь утра профессор Монахов ждет! Чтобы консультировать по поводу Ларисы…

Негромкие короткие гудочки прервали этот монолог. Мы прислушались — гудочки шли из кустов справа. Я ринулась туда.

— Что это? — спросил Гольдин.

Я достала свою сумочку. Гудочки стали громче.

— Что там? Биппер? — удивленно сказал Гольдин.

— Да. Лариса мне дала. Я должна срочно ей позвонить… — Я оглянулась в поисках телефона-автомата. Он оказался через дорогу.

— А когда это она успела дать тебе биппер? — удивился Гольдин.

— Ну, не все же вам слышать! — усмехнулась я, выключая биппер. — У вас есть двушка? Быстрей…

Покачав головой, он дал мне двухкопеечную монету.