Господа присяжные заседатели! Я хорошо сознаю всю трудность предстоящей мне задачи и ту огромную ответственность, которую я несу в качестве представителя государства. Настоящее дело, как вы сами видите, – дело неслыханное, небывалое. Мы еще недавно пережили тяжелую эпоху революции, отмеченную кровью. Кровь лилась в России повсюду, убивали должностных лиц, истребляли народ. И вот здесь, среди бела дня, в большом древнем русском городе… хватают ни в чем не повинного мальчика, подвергают его невероятным мучениям и истязаниям, его закалывают, как жертву, источают из него кровь… и, наконец, наглумившись над его телом, бросают в пещеру…
Я не отрицаю, может быть, еврейству очень неприятно, что если Бейлис будет осужден, то, несомненно, падет тень и на все еврейство, могут произойти эксцессы. А заправилы еврейского народа, те люди, которые шумят вокруг этого дела и делают его мировым, возбуждают еще большую ненависть по отношению к евреям. Но вы знаете, господа присяжные заседатели, что правительство одинаково оберегает всех своих подданных и принимает все меры к тому, чтобы не было никаких эксцессов, чтобы не было погромов.
И потому я призываю вас вынести изуверу-убийце Бейлису приговор, соответствующий этому гнусному ритуальному убийству. (Председателю.) Я закончил, ваша честь.
Грузенберг (подойдя к рампе, в зал): Ритуальное убийство… употребление человеческой крови… Страшное обвинение. Дело ваше, верить мне или не верить, но если бы я хоть одну минуту думал, что еврейское учение позволяет, поощряет употребление человеческой крови, я бы больше не оставался в этой религии, не считал бы возможным оставаться евреем. Но я глубоко убежден, у меня нет ни минуты сомнения, что этих преступлений у нас нет и не может быть. Подумайте: более 3000 лет назад евреи воевали с какими-то амаликитянами и обращались с ними жестоко, и вот теперь Бейлис сидит на скамье подсудимых и ему хотят назначить роль козла отпущения, который отвечает за все то, что было на протяжении трех тысяч лет среди миллионов евреев. Быть может, какой-либо безумный, дерзкий или обиженный сказал какое-нибудь резкое слово про иноплеменников или христиан – за все это отвечает Бейлис. Если взяли несчастную женщину, мать убитого мальчика, и держали под арестом, подозревая в этом преступлении, – виноват Бейлис. Если шайку преступников томили под арестом – виноват Бейлис, он за все отвечает…
Теперь вы слышали, что говорил прокурор: там имеется молельня, так не нужна ли человеческая кровь, чтобы поставить на ней эту молельню? (Прокурору.) Но если вы считаете, что молельня должна строиться на христианской крови, что именно для молельни принесли в жертву и замучили несчастного мальчика, тогда ищите того, кто строил эту молельню. Почему он не сидит здесь, строитель этой молельни, почему не сидят те, которые пожертвовали на нее деньги, которые нанимали убийц? У вас, русской власти и правительства, достаточно мощи, чтобы не останавливаться перед богатством, перед положением, ни перед чем. Но вы этого не сделали потому, что этому нет никаких доказательств, кроме одного факта, что люди хотят молиться в своей синагоге, а вы считаете, что для этого им нужна кровь…
Теперь попробуем подойти к делу. Вы знаете, что 9 марта 1911 года некоторые из воров были арестованы – друзья Александры Чеберяк, ее гости. На другой день приходит к Чеберяк полиция и делает обыск. И вот, господа, как ни казалась прокурору и гражданским истцам смешной версия относительно опасений этих воров разоблачений со стороны Андрюши Ющинского, но, по-моему, это – правда. Потому что есть в деле показания о том, как Андрюша сказал своему другу Жене Чеберяку: «А я расскажу, что, когда я приходил ночевать к вам, я видел, как приносили ворованные вещи и кассу…» И вот Женя прибегает домой и об этом рассказывает. Тут приходит к Чеберякам Андрюша, и в это же время являются Рудзинский, Сингаевский и Латышев по своим воровским делам. Застают Андрюшу, хватают, ударяют швайкой по голове, может быть, даже без намерения убить, просто со злости: «Ах ты, байстрюк, ты нас пришиваешь!» Андрюша теряет сознание, падает, ему наносят удары сначала в голову, а когда он падает, ему наносятся удары в шею. Им кажется, что мальчик скончался, но в это время он опять зашевелился, вздрогнул. Они опять бросаются и опять наносят удары швайкой. А потом уже, глухой ночью, переносят труп в пещеру. Не странно ли, что в тот же день исчезают дети Чеберяков? Почему на другой день после убийства детей отсылают к бабушке? Очевидно, обставляют дело так, чтобы они не выдали… Убийцы хотели, чтобы труп был найден, чтобы нашли исколотого мальчика и чтобы всякий сказал: какие же это воры, это – не воры, в этом виноваты евреи…
Нам говорят, что судебно-медицинский эксперт высказался, будто убийцы собирали кровь. Вспомните, я обратился к нему, этому эксперту с вопросом: «Знаете ли вы, где было совершено убийство?» Он ответил: «Нет, не знаю». – «Ну, а место, где был найден труп, – это место убийства?» – «Нет». – «Так, может быть, кровь осталась на месте убийства?» Он на это сказал: «Да, конечно, утверждать не могу, может быть, кровь осталась на месте и там была замыта». А свежезамытые места есть в квартире Чеберяков, почему, вполне возможно, эксперты и не нашли там следов крови. Зато вместо этого нам предъявили экспертизу профессора Сикорского. Но в ней не было ничего медицинского. Когда врач вместо медицины начинает говорить о ритуальных убийствах, о том, какие были процессы в Средние века, как судили в Саратове, то это уже все, что хотите, но не судебная экспертиза, не наука. К тому же с этими обвинениями связаны самые мучительные для евреев столетия. Восемь веков они платили за это тысячами людей, и вы знаете, как шло дело: появлялся кровавый навет, и тут же являлись католические монахи, хватали этих людей, обвиняли их, пытали, жгли и казнили, а имущество отбирали. А потом? А потом приходили те же монахи и клеймили чело их детей, клеймили их внуков позором отчуждения, позором того, что они употребляют человеческую кровь. Когда господин обвинитель стал поддерживать это обвинение, он заявил: я плохо знаю еврейские книги, я плохо знаю весь этот вопрос. Но он верит в ритуальные убийства. Господа, верить можно в добро, в красоту, верить можно в небо; а там, где должно знать, там вере нет места, я обязан знать. И я вправе сказать: вот уже 800 лет тяготеет это обвинение над евреями, и что же сделали для проверки его?
Вам говорил здесь господин прокурор, будто недавно в Австрии был процесс и что в Европе также было предъявлено такое обвинение. Я утверждаю, что это не так, я утверждаю, что обвинений в ритуальных убийствах в той форме, в какой оно поставлено по делу Бейлиса, это обвинение нигде в мире не ставилось, нигде и никогда. Я утверждаю, что за 200 лет нигде на земном шаре такого процесса не было. Откуда эксперты обвинения брали эти процессы? Из Средних веков, из этой тьмы, где были пытки, были процессы ведьм. А разве вы не знаете, что в Средние века судили животных и посылали повестки крысам и собакам? И люди занимались этим вздором…
Сюда вызывают экспертов и три дня разбирают еврейскую религию. Вы слышали, как присяжный поверенный Шмаков, допрашивая экспертов, ставил целый ряд вопросов из Библии, изобличая ее в жестокости, в нелюбви к человеку, в пролитии человеческой крови. И я думал: Боже, что же здесь происходит, неужели тут идут с облавой на Библию, на священные книги? Господа присяжные, еврейская религия не нуждалась бы в моей защите, но вы слышали, как ее здесь перед вами обвиняли. И когда я слышал все это, я говорил себе с гордостью: какое счастье, что среди православных священников, среди православных ученых не было ни одного, который явился бы сюда и своим именем священника, или православного христианина, или русского ученого поддержал бы эти ужасные, мучительные сказки, этот кровавый навет. Это счастье: ни одного не было…