— Но власть такой и должна быть!
— Правильно. Молодец. Умница. Из тебя получится хороший президент. Если получится.
— А может и не получиться?
— Так вот, здесь власть тайная. А ты должен взять в руки власть явную. Власть, которая кричит о себе указами, бьет в бубны, устилает путь ковровыми дорожками… Ну и так далее. В столицу надо пробираться, Каша. Я дам денег на дорогу.
— В купе?
— Нет… Я имею в виду, что готов оплатить все духовые оркестры на твоем пути, почетные караулы, самолеты сопровождения, толпу корреспондентов, митинги и народные шествия, цветы и знамена, застолья и похмелья тысяч людей, которые будут приветствовать тебя и любить. Ты должен появиться во главе толпы в миллион человек.
— Не многовато ли?
— Только так, Каша, только так… Иначе ты не войдешь в столицу.
— Что же мне помешает?
— Жизнь, — Цернциц развел руками. — Жизнь движется по своим законам. Она подчиняется законам, которые нам совершенно неизвестны, о которых мы можем только догадываться. Но они существуют, эти законы, они суровы и непоколебимы. Как движение планет вокруг Солнца. С этими законами хорошо знаком Боб-Шмоб. Откуда-то он их знает. У него обалденный собачий нюх.
— А какое отношение я имею ко всему этому?
— Ты не вписываешься в эти орбиты. Отлетишь в сторону, как ком грязи отлетает от колеса на большой скорости.
— А Боб-Шмоб вписывался, когда приступал к исполнению?
— И он не вписывался. Но он вошел во главе толпы в сто тысяч человек… Это его и спасло. Потом толпа рассеялась, разочаровалась, покинула его… Но это уже не имело значения, потому что к тому времени он сидел в Кремле на фоне государственного флага.
— Хорошо, — кивнул Пыёлдин. — То хорошо… Скажи, у тебя здесь есть знамена?
— Сколько угодно!
— В таком случае вели, Ванька, доставить в этот кабинет государственный флаг. Пусть установят его вон в том углу. Я хочу сесть так, чтобы за моей спиной стоял флаг.
— Каша! — воскликнул Цернциц. — Первый раз слышу, что ты сам хочешь сесть!
— Твои шутки неуместны, Ванька. Исполняй.
— Как скажешь, Каша.
Ссутулившись, Цернциц вышел из кабинета. Что-то он знал о Пыёлдине, что-то знал.
* * *
Свежее после ночного дождя солнце поднялось над городом и коснулось лучами булыжников на городских улицах. И они заискрились, засверкали рыбьей чешуей, внося радость и надежду в души уставших от бесконечной кочевой жизни беженцев.
Пыёлдин стоял в кабинете у громадного окна. За его спиной полыхало знамя из трех самых лучших в мире цветов — красного, синего и белого. Мало, ох как мало осталось в Пыёлдине от прежнего зэка. Бледное, гладко выбритое лицо приобрело выражение значительности и некоторой печали, которую всегда рождает большая ответственность.
Пыёлдин видел сверху пляски на улицах, знал, чем они были вызваны — его победой. Он охотно присоединился бы к людям, которые веселились у костров, пьяные и беззаботные, радостные и доверчивые, но в то же время понимал — другая жизнь ждет его, другие заботы и другие радости.
Отведя руку назад, он нащупал ладошку Анжелики и сжал ее — только ладошки первой красавицы планеты и недоставало ему в это счастливое утро.
— Что скажешь? — спросил Пыёлдин.
— Знаешь, мы соберем толпу в миллион человек… Мы их соберем, Каша.
— Они уже собраны. В Доме не меньше пятисот тысяч… И они пойдут за мной.
— И за мной тоже, — улыбнулась красавица. — Может быть, даже более охотно.
— Нет, ты будешь сидеть дома и рожать детей.
— Как скажешь, Каша. Послушай… А куда ты их потом всех денешь, когда войдешь в Кремль?
— Они вернутся в свои дома.
— У них нет домов.
— Есть… Их оттуда выгнали.
— Думаешь, они захотят вернуться?
— Это единственное, чего они хотят.
— Ты их не обманешь, Каша?
— Нет.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты их обманул.
— Они сделали меня президентом, я сделаю их счастливыми.
— Счастливыми? — раздался сзади голос Цернцица. — Ты сказал, что сделаешь их счастливыми?
— Не веришь?
— Никто и никогда не делал людей счастливыми. Отдельного человека — куда ни шло. Вот Анжелика, например, сделала счастливым тебя. А что касается людей… Нет, Каша, не заблуждайся. Счастливыми они могут сделать себя только сами.
— Но им надо создать условия!
— И условия они должны создать сами. Только тогда они будут счастливы. А все, что дашь им ты или кто-то другой… Это будет подачка, унизительная и жалкая. Сначала, возможно, они обрадуются, но потом засмеют тебя, как засмеяли того же Боба-Шмоба с его пенсиями, пособиями, выплатами-доплатами… Не надо, Каша, делать людей счастливыми. Они уже не будут счастливее, чем сегодня утром. И никогда не будут несчастнее, чем сегодня утром.
— Это как?
— Народ тебя ждет, Каша, — сказал Цернциц, не пожелав услышать вопроса президента. — Надо показаться, что-то пообещать…
— Подачку? — усмехнулся Пыёлдин.
— Да, — невозмутимо кивнул Цернциц. — Да, Каша. Но не обещай сделать их счастливыми. Это все равно что посулить всем женщинам сделать по ребенку. Технически это возможно, но не надо. Детишек они сделают себе сами. Без твоих президентских усилий.
— Дерзишь, Ванька.
— Совсем немного… Шуту позволено.
— Ты — шут?
— Конечно. — Цернциц печально посмотрел в глаза Пыёлдина.
— Что-то последнее время я стал плохо тебя понимать…
— С президентами это случается, Каша.
— А ты не перестал меня понимать?
— Народ ликует, Каша… Телевидение заняло все подходы к Дому… Ты снова появишься перед планетой…
— Вперемежку с кучей костей?
— Нет, костей больше не будет. Твое восшествие на престол вообще можно считать бескровным… Другие, для того чтобы стать президентами, кладут костей гораздо больше. Те жалкие капельки крови, которые упали на асфальт, уже никого не ужаснут. Ты не устроил гражданской войны, не захватывал с помощью пушек и танков правительственных зданий, не расстреливал соратников и соперников… Ты самый гуманный и великодушный президент в истории. Да, Каша, да!
— Что мне сказать народу?
— Скажи, что начинается новая жизнь, полная надежд и уверенности в будущее. Скажи, что граждане получили наконец президента, который никогда их не обманет и не предаст. Что и ты надеешься на их поддержку, что только благодаря их поддержке сможешь что-то сделать для страны, для истории, для них самих. Этого будет достаточно.