– Что же тогда держит тебя здесь, Николай Петрович?
– Дело. Работа. Ответственность. Сухие, скучные вещи. Но чаще всего именно они и оказываются самыми надежными, долговечными, убедительными.
– Нет, – Белоконь с сомнением покачал головой. – Дело – оно везде дело. А уж ты-то, Николай Петрович, имеешь право выбора. И облюбовал этот забытый богом и людьми край. Или проштрафился? А? И искупляешь, так сказать, вину?
– Что ты! Господь с тобой! Разве можно наказать человека работой? Наказывать – так уж отлучением от работы! Сделать ее бесполезной, ненужной, принудительной – вот страшное наказание. Это – высшая мера.
– Возможно, ты прав, – Белоконь поставил локти на стол, подпер щеки кулаками, посмотрел на Панюшкина. – Но какой же ты неисправимый романтик, Николай Петрович!
– Оставим это! Я сказал, что думаю об этом, – петушиное хлопанье крыльев, звон шпор и взгляд, устремленный поверх голов в прекрасное будущее. Ты кого пригласил сюда?
– Хочу поговорить с твоей секретаршей... Ниной Осокиной. У нее последнее время жил человек, который подозревается в покушении на убийство. Так? Горецкий у нее жил? Они не расписаны? А жили вместе, на глазах у всех. И никто даже не пытался вмешаться, призвать к порядку...
– Кого ты еще пригласил? – спросил Панюшкин.
– Югалдину. Анну Югалдину. Местную секс-бомбу. Как я понял, драка в пивнушке произошла из-за нее? Один о ней сказал что-то обидное, второму это не понравилось, третий на ней жениться собрался, в результате я здесь – во дела, а?
Панюшкин подошел к окну, долго смотрел на закатное солнце, и лицо его, освещенное красным светом, будто пожарищем, было скорбным, как если бы там, за окном, сгорало что-то очень дорогое для него, и он не мог вмешаться, ничего не мог спасти.
– Идут, – наконец сказал Панюшкин. – Все трое идут. И Шаповалов, и Нина идет, и Югалдина. Хотя, по правде сказать, я не был уверен, что Анна согласится прийти.
– Как это – согласится?! – возмутился Белоконь. – Она вызвана. – Следователь раздумчиво посмотрел на Панюшкина. Вроде того, что еще не разговаривали тут с вами серьезно, а поговорить не мешает. Но, когда Панюшкин снова взглянул на него, Белоконь улыбался беззаботно, игриво, с легкой хитрецой. – Да, Николай Петрович, а как у вас с мерами по оздоровлению морального климата? Я потому спрашиваю, что мне это положение требуется в протоколе отразить.
– Что-то такое было, – Панюшкин беззаботно махнул рукой. – Только я не вижу повода для этих... как ты сказал? Мер по оздоровлению... Случилась драка между двумя парнями. Но мотивы благородные – один сказал о девушке пошлость, второй счел своим долгом защитить ее честь. Правда, сделал это неумело, неловко и в результате пострадал.
На крыльце послышались топот ног, голоса, потом шум переместился в коридор. Первой в дверь заглянула Югалдина, поморщилась:
– Душно у вас тут, товарищи мужчины! Душно! О чем можно толковать в такой духоте? О чем-то скучном и никому не нужном.
– Полностью с тобой согласен! – обрадованно воскликнул Панюшкин. – Заходи, Анна, заноси с собой свежесть-то, не оставляй ее в коридоре.
Анна переступила порог, искоса посмотрела на следователя, выдержала его усмешливый, выжидающий взгляд.
– А вы и есть тот самый знаменитый на весь Пролив сыщик? – неожиданно спросила она.
– Он самый, – кивнул Белоконь, будто ждал именно этих слов.
– Допрашивать будете?
– Это моя первая обязанность. А вот и Михаиле пришел... Заходи, Михаиле, будем людей допрашивать, они сами, как я вижу, рвутся важные сведения выложить, правосудию помочь стремятся. Верно говорю? – Белоконь подмигнул Анне.
– Игру-у-ля, – протянула она.
Последней в кабинет вошла Нина – сжавшаяся, вроде ставшая меньше ростом, суше. Взгляд ее сразу остановился на следователе. Она никого больше не видела, не слышала оживленного разговора, хохота Югалдиной, окающих слов Панюшкина, сиплого баса Шаповалова. Нина смотрела на Белоконя – единственного человека, от которого, как ей казалось, зависит ее судьба. И тот понял настроение женщины, ее иссушающее ожидание, стремление быстрее покончить с неизвестностью. Не раздеваясь, Нина села у двери, положила руки на колени, прерывисто перевела дыхание.
– Ладно, пошутили, и будя, – сказал Панюшкин. – Анна, ты подожди там, в приемной, пока мы с Ниной потолкуем. Скучать не будешь?
– Если и буду, вы же не выйдете меня развлекать? – усмехнулась девушка.
– Пусть уж лучше здесь остается, – сказал Белоконь. – Не получится из него развлекателя.
– Я в этом не уверена, – Анна засмеялась. – А, Николай Петрович?
– Да ладно тебе, – Панюшкин так смутился, что сквозь его коричневые от зимнего солнца щеки проступил румянец, а поняв, что это заметили, он смутился еще больше, начал складывать в стопку бумаги на столе, рассовывать их по ящикам, хмурясь и ворча что-то под нос. Уже вышла Анна, Нина, уступая Белоконю, сняла пальто, положила его на свободную табуретку. А Панюшкин все еще хмурился и приводил в порядок стол.
– Итак, вас зовут Нина Александровна Осокина? – начал Белоконь.
– Да, это я... – Нина бросила взгляд на Панюшкина, и тот подмигнул ей успокаивающе. Ничего, не робей, мол, все будет отлично. Мы, Гарри, посчитаемся с тобой! Несмотря на то, что ты угрюм и молчалив.
– Возраст?
– Тридцать пять, будет.
– Образование высшее?
– Да, педагогическое. Учитель русского языка и литературы.
– Значит, образование, диплом, учеба – все побоку?
– Делопроизводство на стройке – лучшее по министерству, – невозмутимо заметил Панюшкин, перелистывая бумаги на своем столе.
– Да? – удивился Белоконь. – Тогда другое дело. Тогда начнем... Нина Александровна, простите великодушно за те вопросы, которые я буду задавать, поскольку касаются они вашей личной жизни. Но что делать!
– Задавайте.
– Можно, значит? Ну хорошо. Вы давно знаете Горецкого?
– С тех пор, как он приехал сюда.
– Он жил у вас?
– Да. С первого дня.
– Вы знаете, что ваш дружок подозревается в покушении на убийство Большакова, который в данное время в бессознательном состоянии находится в больнице?
– Да, мне говорили.
– Здесь, Нина, я вот уже второй десяток лет работаю следователем, копаюсь во всяких некрасивых делах, а до сих пор не могу спокойно произносить эти слова – подозревается в покушении на убийство, подозревается в убийстве...
– Виктор Горецкий очень несдержанный человек, опять же пьяный был. А когда выпьет, становится очень обидчивым. Подраться он мог, но сознательно пойти на убийство... Нет. Тем более что ко времени встречи с Большаковым, если они действительно встретились, он уже должен был протрезветь. После драки в магазине прошло несколько часов, и все это время он был на морозе. Если бы Большаков нашел его среди торосов на Проливе, Горецкий скорее бросился бы ему на грудь, а не...