Была ли она убита разгромом собственной квартиры?
Ничуть.
Действительно ли она боялась бандитов, которые звонили ей с какими-то невнятными и оттого еще более ужасными угрозами?
Да нисколько.
Робела ли перед следователем Убахтиным, участковым Гордюхиным, путалась ли в разговорах, которых никогда в жизни ни с кем не вела?
Наоборот.
Она вдруг ощутила, что тема близка, ей есть что сказать, что в построении версий, подозрений, в поисках следов кошмарного убийства она ни в чем никому не уступает. И даже гордилась, что есть, есть у нее одно маленькое соображение, которое может не просто ускорить поиск убийцы, а вообще перевернуть ход расследования. И если она до сих об этой своей мыслишке никому ничего не сказала, то не из зловредности, не из желания посрамить следователя, не в попытке скрыть истинного преступника, а просто из осторожности – может быть, она не все поняла, неправильно оценила, сделала ошибочный вывод? Но пока следствие катилось именно по той дороге, которая открылась ей в самом начале, когда в дождливый вечер неожиданно хлопнула дверь подъезда и женщина в светлом плаще под темным зонтиком легко и невесомо, почти не касаясь мокрого асфальта, пропорхнула за угол и скрылась из глаз...
Касатонова пристроилась на краешке дивана, а перед ней в креслах сидели Гордюхин и Алексей. Видя, что она задумалась, они молча поглядывали друг на друга, стараясь не производить слишком громких звуков.
– А вы никак собрались здесь ночевать? – Касатонова наконец вспомнила, что в комнате она не одна.
– Жизнь заставила, – ответил Алексей.
– По-моему, мы этот вопрос уже обсудили, – добавил Гордюхин.
– А где же пряники?
– На кухне. Принесть?
– Вы при оружии? – спросила Касатонова.
– Даже с запасной обоймой.
– Это прекрасно!
– Что прекрасно? – не понял Гордюхин.
– Здорово, когда у человека что-то есть в запасе! Обойма, кошелек, дом, женщина... Да?
– Вот тут я с тобой полностью согласен! – подхватил Алексей. – Ни добавить, ни убавить.
– Странная у вас, однако, логика, Екатерина Сергеевна, – проворчал Гордюхин, задетый, видимо, тем перечнем, который огласила Касатонова. – Если ваш список продолжить, то можно дойти и до запасной совести, запасной морали, можно...
– Нужно! – воскликнула Касатонова. – Что же в этом плохого! – Ее снова охватило куражливое настроение, и она готова была отстаивать вещи сомнительные, рисковые, отстаивать с единственной целью – поддразнить тугодумного участкового.
– Ну, знаете ли, – пробормотал он смятенно. – Так можно далеко зайти...
– И не выйти! – подхватил Алексей.
– Это и есть женская логика, – произнес Гордюхин, найдя наконец достойное объяснение словам Касатоновой, объяснение, которое никого не обижало, никого не задевало.
– Вам знакома женская логика? – Касатонова изумленно посмотрела на Гордюхина. – Поделитесь, Николай Степанович!
– Поделюсь, – согласился Гордюхин. – Но сначала нам надо определиться. Мы с Алексеем ночь проводим здесь... Я правильно понимаю?
– Правильно, – сказал Алексей.
– Думаете, могут нагрянуть? – спросила Касатонова.
– Зачем об этом думать? – Гордюхин пожал округлыми плечами. – Такое возможно? Возможно. Значит, надо принять меры. Вот и все.
– Так, – Касатонова на минуту задумалась, окидывая взглядом комнату, которая все еще пребывала в разгромленном состоянии, пустующий книжный шкаф, стопки книг на полу. – Я буду спать на диване. Николай Степанович, вы ляжете на раскладушке. Ты, Леша, расположишься в креслах. Вопросы? Замечания? Дополнения?
– Меня беспокоит судьба пряников, – напомнил Гордюхин.
– Сейчас мы ими займемся. А пока задерните, пожалуйста, штору. Начинает темнеть.
– Вот это правильно, – согласился Алексей.
Через пятнадцать минут стол был накрыт, чай заварен, пряники ссыпаны в глубокую тарелку, а Касатонова, Алексей и Гордюхин, расположившись вокруг низкого журнального столика, приступили наконец к чаепитию.
– Так что там у вас с женской логикой, Николай Степанович? – спросила Касатонова. – Обещали? Выполняйте.
– Да нет никакой женской логики, – махнул пряником Гордюхин. – По одним законам живем.
– А ты, Леша? – спросила Касатонова.
– Ну, что сказать, если не логика, то ее особенности, конечно, есть. Капризность, неустойчивость в суждениях, готовность принять любую точку зрения, если ее высказывает человек, приехавший на «Мерседесе», а если он еще и хорош собой, ростом где-нибудь за сто восемьдесят, прилично одет... то вообще полный отпад. Женщина убежденно, искренне и самоотверженно будет отстаивать любую глупость, если она накануне сделала новую прическу, надела новые туфли, побывала на берегу моря и вернулась с загаром. То есть ее суждения полностью зависят от самочувствия, от того, как она выглядит, с кем в данный момент беседует. И она будет искренне уверена в какой-то своей никому не ведомой правоте, в чем бы эта правота ни заключалась. Если все это имеет какую-то связь с логикой, то я связи не улавливаю. Нет ее.
Касатонова молча прихлебывала крепкий горячий чай, откусывала от пряника маленькие кусочки и смотрела в пространство, которое простиралось между двумя мужчинами – она как бы не видела ни одного, ни другого.
– Заступитесь, Николай Степанович, – обратилась она к Гордюхину.
– Трудная задача, Екатерина Сергеевна.
– То есть вы согласны с Алексеем?
– Может быть, формулировки жестковаты, но по сути... он недалек от истины. Мне так кажется.
– Все, что сказал Алексей, – полная чушь. Он говорил не о женщинах, он говорил о своей подружке. Да, Леша? – участливо спросила Касатонова.
– Во всяком случае, моя подружка, как ты ее называешь, в эту схему вполне укладывается.
– А когда она в нее уляжется, еще место остается?
– Да, небольшое такое тепленькое местечко.
– Как, ты говоришь, ее зовут? Эсмеральда?
– Арчибальда, – Алексею не понравились слова матери, и он посерьезнел.
– Вот видишь, Лешенька... Когда только что ты топтался по мне ногами, по моему самолюбию, по моей гордыне... все было хорошо и справедливо. Но когда я осмелилась чуть-чуть с тобой не согласиться... ты посуровел. Ты заметил, как посуровел?
– Я посуровел, когда ты перешла на личности.
– Ну и чем же я затронула твою красавицу? Я усомнилась в ее достоинствах? Ничуть. Ты же в моих усомнился. И сказал мне это в глаза. А я продолжаю пить чай, и улыбка блуждает на моих устах. Делаю вывод – женщины лучше держат удар.
– Нет, мама, – улыбнулся Алексей. – Это ты лучше держишь удар.