Полюбовавшись перстнем, Пафнутьев положил его на полку и вздрогнул от резко прозвучавшего телефонного звонка в прихожей – шли длинные с паузами звонки, кто-то пробивался из другого города. Поколебавшись, Пафнутьев взял трубку.
– Слушаю, – сказал он негромко, стараясь не разбудить хозяйку.
– Ларису мне, – произнес мужской голос с некоторым недовольством.
– Она плохо себя чувствует… Передать ей что-нибудь?
– Что значит, плохо чувствует? И к телефону подойти не может?
– Как вам сказать… Она недавно заснула…
– А кто это? С кем я разговариваю?
– Родственник, я только сегодня здесь оказался, – сказал Пафнутьев чистую правду. – А вы, простите, кто будете?
– Передайте Ларисе, что звонили из Сочи. Он знает. Скажите, что снова буду звонить.
– А вы знаете о несчастье? Сегодня случилось… – Пафнутьев хотел подольше послушать этот хрипловатый властный голос.
– Какое еще несчастье? – спросил мужчина после заминки. – Что вы имеет в виду?
– Дело в том, что убит Коля… Вы знакомы с Колей? Это ее муж… Он работал водителем… Извините, я не знаю вашего имени, как мне вас называть?
– Не надо меня никак называть. Передайте, что буду снова звонить. Вот и все.
– А как ей о вас сказать-то. – прикинулся Пафнутьев круглым дураком.
– Скажите, что был звонок из Сочи. Все.
На том конце провода положили трубку и Пафнутьев услышал частые гудки отбоя. Но об был доволен этим кратким и вроде бы бестолковым разговором. Многое в нем звучало странно, во всяком случае озадачивало. Человек звонит в чужой дом, а говорит тоном недовольного хозяина. Ему сообщают о смерти знакомого, а он не высказывает ни малейшего интереса. Значит, знает об убийстве, но что-то заставляет его скрывать свое знание… И довольно забавно прозвучало в конце словечко «все». Так закончить разговор мог человек, привыкший работать секретарем, который выполняет указания, сидит на телефоне, охраняя от разговоров ненужных, от просителей никчемных. Похоже, большой начальник звонил, – усмехнулся Пафнутьев. – А в Сочи в данное время находится только один начальник, который мог звонить Лариса Пахомовой в этот день – Илья Матвеевич Голдобов.
– Ну что ж, Илья Матвеевич, вот мы и познакомились, – подумал Пафнутьев, выходя из квартиры и старательно закрывая дверь. Старушки опять повернули к нему свои вопрошающие лица-подсолнухи и продолжали поворачивать, пока он проходил между скамейками. – «С нетерпением жду вашего возвращения с южных берегов, Илья Матвеевич, – продолжал Пафнутьев свой мысленный разговор с Голдобовым. – Надеюсь, вы хорошо отдохнули и сможете выкроить часок, чтобы ответить на мои невинные вопросы. Заверяю вас, уважаемый Илья Матвеевич, что постараюсь подготовиться к встрече и сделаю все, чтобы наш разговор не оказался пустым. Водителя вашего „все-таки убили“, как выражается его жена, и мне любопытно, какими словами вы сами расскажете о столь печальном происшествии».
Выйдя из затемненного двора на залитую солнцем улицу, Пафнутьев невольно зажмурился, привыкая к свету и зною, а заметив телефонную будку, направился к ней. Она стояла на самом солнцепеке и была настолько раскалена, что к ней нельзя было притронуться. Но автомат, как ни странно, работал и Пафнутьеву удалось связаться с прокуратурой.
– Леонард Леонидович? – почтительно произнес он, узнав голос Анцыферова. – Рад приветствовать вас в столь солнечный день! Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете?
– Кончай трепаться. Что у тебя?
– Первые поиски и находки. Первые просьбы, Леонард…
– Слушаю тебя! Говори быстрее, у меня мало времени!
– Надо бы срочно установить прослушивание домашнего телефона Пахомовых. Прямо сейчас, Леонард.
– А основания? И потом – зачем? Что это даст?
– Дело в том, что сегодня, может быть, даже в ближайший час или два, жене Пахомова будет звонить Голдобов.
– Выразить соболезнование?
– Возможно. Но он, как мне кажется, скажет и нечто существенное.
– Павел! Причем здесь Голдобов? Он за тысячи километров, ведь не будешь же ты утверждать, что…
– Именно это я и буду утверждать, – твердо сказал Пафнутьев. – Пахомов, расстрелянный сегодня утром в центре города, долгие годы был не просто водителем Голдобова, но и его доверенным лицом, человеком, который знает все его тайные и явные деяния. А жена Пахомова, краса и гордость Управления торговли, была, как многие утверждают, любовницей Голдобова.
– И ты этому веришь? – рассмеялся Анцыферов, но как-то напряженно. – Надеюсь, ты не считаешь, что Голдобов стрелял из Сочи, да так метко, что…
– Остановись, Леонард. Ты поступишь так, как считаешь нужным. В течение ближайшего часа будет звонок от Голдобова. И я вполне официально прошу тебя установить прослушивание. Ты отказываешь мне, я правильно понимаю?
– Нет. Не отказываю. Но мне нужны основания. Откуда тебе известно, что такой звонок последует?
– Откуда? – Пафнутьев хихикнул в трубку. – Я только что разговаривал с Голдобовым. И он твердо заверил меня, что позвонит.
– Что?! Ты разговаривал с Голдобовым? Зачем? Как?
– По телефону, Леонард. По телефону. Междугородному.
– И что он сказал? – каким-то смазанным голосом спросил прокурор, и Пафнутьев догадался, – в кабинете еще кто-то есть.
– Знаешь, привета он тебе не передавал, пренебрег, хотя, возможно, ты огорчишься. А в остальном все нормально. Чувствует себя неплохо, загорел, посвежел. Скоро собирается вернуться. Очень опечалился, узнав о смерти Пахомова.
– Павел, то о чем ты просишь, я не могу решить походя, между прочим. Такие вещи требуют серьезных и обоснованных… Обоснований.
– Обоснованных обоснований? – переспросил Пафнутьев. – Леонард, ты выражаешься с каждым днем все изысканнее. – Тебя кто-то смущает в кабинете. Но я заканчиваю. И хочу повторить… Совершено убийство. Через час в телефонном разговоре будут обсуждаться подробности преступления. А ты, прокурор, не желаешь эти подробности знать. По каким-то своим, очевидно, уважительным причинам. Отныне я не очень в тебе уверен, Леонард. Следовательно, отныне и ты не можешь быть вполне уверен во мне. Согласен?
– Павел, послушай меня… Голдобов – не тот человек, с которым можно вести себя столь… Бесцеремонно.
– Я ничего не говорю о Голдобове. Я говорю о телефоне Пахомова, убитого сегодня утром в двух шагах от прокуратуры, – отчеканил Пафнутьев. И повесил трубку. И подумал: «Анцыферов допустил ошибку, Анцыферов засветился.»
Из раскаленной будки Пафнутьев вышел с облегчением. У него не возникло ни огорчения, ни досады после разговора с прокурором. Конечно, Голдобов мог сказать нечто существенное, как-то определить свою роль в происшедших событиях, могла раскрыться и Лариса. Но досады не было. Прокурор подтвердил, что надеяться на него не надо, что Пафнутьев в одиночестве. И все, что он подумал плохого о начальстве, – справедливо. Его расчеты верны, а это приятно само по себе.