– Чем могу быть полезен?
– Видите ли, Илья Матвеевич, нами проделана большая работа, пришлось поговорить со многими людьми… Надо бы и с вами увидеться.
– Телефона недостаточно?
– Дело в том, что нужно составить протокол, подписать его, оформить соответствующим образом…
– Протокол чего?
– Протокол допроса.
– Вы собираетесь меня допрашивать?
– Придется, Илья Матвеевич.
– В качестве кого? Надеюсь, не обвиняемого?
– Что вы! Моя мечта довольно скромная – в качестве свидетеля.
– Но меня не было во время убийства в городе.
– Да я знаю, вы были в Сочи, отдыхали, как говорится, под солнцем юга. Завидую! А если и присутствовали здесь, то только мысленно. Но, видите ли, убит давний ваш друг… Мне говорили, что у вас с ним были добрые отношения, вы хорошо знакомы с его женой… Она, кстати, была у нас сегодня и дала весьма интересные показания. С документами приходила, с письмами покойного мужа.
– С какими письмами? – спросил Голдобов и тут же пожалел об этом. Но уж больно многословно говорил Пафнутьев, как-то угодливо говорил, все время нестерпимо хотелось его перебить, а когда упомянул о письмах, Голдобов не сдержался.
– Да и не письма в общем-то, так, черновики, наброски… То, что после мужа осталось… Так вот, надо бы нам с вами поговорить. Сегодня я подписал повестку одному вашему приятелю… Заварзин его фамилия. Жду его завтра с утра.
– А он какое отношение имеет к убийству?
– Видите ли, Илья Матвеевич, есть убедительные данные, что он частенько подвозил жену Пахомова на своем лимузине, надо полагать, они хорошо знакомы, плотно, как говорится. Вы, может быть, не поверите, но все ее соседи в один голос уверяют, что Заварзин – ее любовник, с вашего позволения.
– Любовник с моего позволения? – взревел Голдобов.
– Нет… С вашего позволения – это у меня проговорочка такая, от робости, Илья Матвеевич… А кроме того, Лариса Пахомова часто ездила с вами в командировки… Некоторые утверждают, что без производственной необходимости. Тут все так перепутано, что без вас, боюсь, и не разобраться. Кстати, я сегодня был в кооперативе, которым руководит этот самый Заварзин. Странное, должен вам сказать, заведение, очень странное. Ну, да ладно, разберемся. Так что вопрос, Илья Матвеевич… Когда сможем увидеться?
– Даже не знаю, что и сказать… Боюсь, что в ближайшее время не смогу. Очень много работы.
– Может быть, я подъеду? Назначайте, готов в любое время, даже в нерабочее.
– Не знаю, не знаю… Я вообще не уверен, что смогу сказать что-то полезное.
– Не беспокойтесь, Илья Матвеевич, позвольте уж об этом судить мне, – сказал Пафнутьев все с той же предупредительностью, но фраза получилась весьма дерзкая, и Голдобов сразу это почувствовал.
– Не понял?
– Я сказал, уважаемый Илья Матвеевич, что не надо беспокоится о том, принесут пользу ваши показания или окажутся бесполезными. Поскольку я ищу убийцу и у меня есть все основания полагать, что найду, то я бы хотел среди многих томов уголовного дела видеть и ваши показания. Тем более, уважаемый Илья Матвеевич, что у меня в деле копии всех писем, которые Пахомов рассылал во многие инстанции. А в этих письмах частенько упоминается ваше имя, причем, в таком смысле, что возникают разные мысли.
– Какие же мысли у вас возникают?
– С удовольствием поделюсь с вами, уважаемый Илья Матвеевич, когда вы придете по моей повестке в прокуратуру.
– Вы уверены, что я приду? – хмыкнул Голдобов.
– А как же, Илья Матвеевич! А как же! Я просто хотел посоветоваться, когда удобнее… Но раз такого часа нет, то, думаю, повестка освободит вас от непосильных служебных обязанностей.
– Почему вы решили, что они для меня непосильны? – прорычал Голдобов.
– Простите, сорвалось. И потом… Если уж вы не можете выкроить часик для столь важного дела, как разоблачение убийцы близкого человека… Согласитесь, моя оплошность простительна. Не судите строго, Илья Матвеевич.
– Мне не нравится, как вы со мной разговариваете!
– О, Илья Матвеевич! Как вы правы! Как проницательны! Должен признаться – очень мало людей на белом свете, которым нравится, как я с ними разговариваю. Так ли уж удивительно, что и вы не попали в их число. Такова работа. Когда же мы встретимся, Илья Матвеевич?
– Я подумаю. Мой секретарь позвонит вам. – И Голдобов положил трубку, с силой вдавив ее в аппарат.
– Хамло! – сказал Заварзин с такой злостью, будто Пафнутьев разговаривал с ним столь дерзко и непочтительно.
Голдобов не успел ничего ответить – на пороге снова возникла секретарша.
– Опять Пафнутьев, Илья Матвеевич.
– Слушаю! – Голдобов поднял трубку с нескрываемой брезгливостью, он даже держал ее не всей рукой, а двумя пальцами, остальные оттопырив в сторону, чтобы не запачкаться.
– Простите, Илья Матвеевич, опять я… Дело в том, что вы не совсем поняли… Если вы собираетесь вместо себя прислать секретаршу, то… Не надо этого делать. Мне нужно поговорить именно с вами. И мне бы хотелось надеяться, что не придется прибегать к крайним мерам, или, как сейчас говорят, непопулярным, что мы с вами будем придерживаться цивилизованных отношений, – несколько церемонно произнес Пафнутьев.
– Какие меры вы называете крайними? – насторожился Голдобов.
– О, Илья Матвеевич, их перечисление недостойно нашего приятного разговора. Я имел ввиду принудительный привод, который допускает в отдельных случаях даже применение наручников. Но я уверен, что у нас с вами до этого не дойдет.
– Спасибо, Павел Николаевич, я все понял. Мой секретарь свяжется с вами и сообщит, когда я смогу приехать. Но мне кажется, вам вообще не стоит беспокоиться. Я позвоню Анцыферову и мы решим. Вас поставят в известность.
– Ну, что ж, как говорится, до скорой встречи! – с подъемом произнес Пафнутьев, и в кабинете оглушающе раздались частые короткие гудки.
Некоторое время Голдобов и Заварзин молчали. За это время заглянула и исчезла Жанна, солнечный квадрат переместился в самый угол кабинета, несколько раз подолгу звонил телефон.
– Этот Пафнутьев меня достал, – мрачно произнес наконец Голдобов. – Саша, он меня достал, – повторил Голдобов, капризно выпятив губы.
* * *
Колов выглядел точно так, как и должен был выглядеть генерал, командующий милицией города. Обилие всевозможной информации, которая стекалась к нему о похождениях последних пьяниц и первых лиц, о детях, женах, любовницах тех и других, о скрытых и явных пружинах всех событий в городе, сделало его лицо чуть усталым, чуть снисходительным, но во взгляде оставалась жесткость, позволявшая везде чувствовать себя уверенно. Он был не стар, следил за собой, вовремя посещал парикмахерскую, врача, парную, не забывал о спортивном зале, где подготовленные ребята раз в неделю мяли его, осторожно бросали на ковер, отворачивались, когда он поднимался, но, надо сказать, Колов далеко не всем позволял бросать себя через плечо. И уж если ему удавалось провести прием, делал он это охотно и всласть. Поэтому у тренеров выработалась опаска, когда они выходили на ковер против генерала – и не бросить того слишком круто, и самому не подставить бок.