И вот тут-то у меня несколько запоздало подкосились ноги. Во-первых, от такого стремительного перехода на «ты». Во французском языке есть и «туа», и «ву», что соответственно означает «ты» и «вы», это не то, что убогий инглиш с его однообразным «ю» на все случаи жизни, но французы весьма церемонны, на «туа» переходят только с давно знакомыми или очень близкими людьми. А тут – с места в карьер…
Вторая причина моего изумления – эпитет «деловая женщина». Вот уж как угодно меня можно назвать, только не деловой. Напротив, у меня совершенно легкомысленный вид, и частенько мамочки, увидав меня первый раз в «родилке», начинают причитать чуть ли не в голос:
– А это тоже врач? А она хоть что-нибудь в детях понимает?!
Разумеется, причитают те, у кого есть на это силы, а большинство рожает, не глядя на меня, ну а потом, когда я плотно общаюсь с их ребенком, в моей компетентности никто не сомневается.
Главное, не то чтобы я так уж сильно моложаво выгляжу. Я не маленькая, не тощенькая, а нормальная баба тридцати лет. Но с видом не шибко серьезным. И тут вдруг Ален выдает такое!
После первого потрясения моментально настораживаюсь. Что-то здесь не так. Что-то ему от меня нужно…
Предчувствия меня не обманули.
– Слушай, я в курсе, что тебе необходимо французское гражданство, – выпаливает Ален. – А мне нужны деньги. Мы вполне можем договориться.
– О чем? – тупо спрашиваю я.
– Тебе нужно гражданство или нет? – напористо спрашивает Ален.
Секунду размышляю – и киваю. Ну да, конечно. Если я буду жить во Франции, как же без гражданства?
– Ну вот! – радостно восклицает Ален. – А мне нужны деньги!
Наконец-то до меня доходит, что парень предлагает мне фиктивный брак.
Вот так номер…
А в чем дело, собственно? Я что, мечтала о большой и светлой любви? Мало мне, что ли, было любви в Нижнем Новгороде, в одном таком домике неподалеку от площади Свободы? Не накушалась еще? А Лелька, моя дочка? Она ведь тоже родилась от большой и светлой любви, но где сейчас объект моих некогда высоких чувств? Не знаю. И даже забыла его имя (фигурально, конечно, выражаясь), а встречу на улице – и не узнаю (это в буквальном смысле, у меня вообще неважная память на лица). Так не пора ли расстаться с иллюзиями и перевести отношения с мужчиной на однозначно деловые рельсы? Товар – деньги – товар… Утром деньги, вечером стулья…
А кстати, какие деньги?
– Ну и сколько ты хочешь? – спрашиваю я с некоторой хрипотцой.
– Пятьдесят тысяч евро, – с улыбкой отвечает Ален.
Я моргаю.
Я больше ничего не делаю, только моргаю. Однако Ален хмурится:
– Ну, брось. Вполне нормальная цена. Можно поторговаться, конечно, однако самое малое, на что я согласен, – это сорок пять.
Тут уж я даже не моргаю. В смысле, не моргнув глазом, я поворачиваюсь и со всех ног бросаюсь прочь по аллее, усыпанной белым противным – очень мелким! – гравием, который страшно пылит под ногами. Бегу и думаю: «Зачем они посыпают дорожки такой гадостью? Босоножки теперь совершенно белые, будто я по муке ходила. И ноги такие сухие, как будто зацементированные!»
Сзади слышу голос Алена:
– Валентин!..
Не оборачиваюсь, хотя «Валентин» – это я. Мое имя звучит здесь в мужском роде. Хотя нет, мужчину звали бы Валентэн. Красиво! Жаль, что нельзя поменяться!
– Валентин!!!
Я бегу со всех ног, вздымая за собой клубы белой пыли. Хорошо бы создалась такая дымовая завеса, чтобы Ален потерял мой след. Пусть думает, что меня больше оскорбило его предложение. А на самом деле… ну… не то чтобы совсем не оскорбило, только… Меня оскорбило другое. Даже если мы – мои родители и я – продадим все, что у нас есть, включая домик в Дзержинске, на третьей улице Матросова, мы едва-едва наберем тысяч тридцать. И не евро, а долларов. То есть мои намерения зацепиться в Париже любой ценой не выдержали проверки реальностью.
Да-да-да…
Николь, услышав о предложении Алена, ужасается:
– Я же всех сразу предупреждаю, что не устраиваю фиктивных браков! И откуда он взял такие цифры? Обычная такса десять, ну, пятнадцать тысяч евро… Правда, расходы по последующему разводу тоже лежат на той же стороне, которой нужно гражданство, при взаимном согласии это стоит между четырьмя и шестью тысячами на адвоката. То есть максимум двадцать одна тысяча. Но пятьдесят?! Мошенник, настоящий мошенник!
Мне становится чуточку легче. Все-таки мы с родителями еще не стоим за гранью нищеты. Мы пока что еще на грани. И еще легче мне становится, когда Николь предлагает немедленно встретиться со вторым женихом.
Второго жениха зовут Мишель. В отличие от Алена, который был похож на своего всемирно известного тезку в его лучшие годы и выглядел как прирожденный разрыватель женских лифчиков, Мишель – воплощение утонченности и интеллигентности. Тонкие черты, тщательно уложенные и напомаженные гелем волосы, тонкая фигура, которая так и клонится вправо-влево при каждом движении, словно длинный стебель какого-то экзотического растения…
Встречу Мишель назначает мне в садике Пале-Рояль (Пале-Рояль! ).
Хоть я в Париже впервые, однако книжек-то про этот волшебный город читано-перечитано море, поэтому я и впадаю в транс от заветных названий, воплощенных в реальности. Однако Пале-Рояль меня немножко огорчил. Я ожидала от него большего великолепия. Как-то там пустовато, деревья выстроились в форме каре, и тени от них почти нет. А в Париже этим летом очень жарко. Дорожки здесь засыпаны такой же белой гадостью, как аллеи Тюильри, и мне немедленно начинает казаться, что в босоножки подложили наждак. Часть Пале-Рояля занята какими-то современными сооружениями, совершенно дурацкими полосатыми разновысокими тумбами. Ну чего нагородили?! Статуй – люблю хорошую скульптуру! – всего две: малыш рядом с козой и еще какой-то красавчик. Все в античном стиле, понятное дело. Насчет красавчика ничего не могу сказать, не могу его идентифицировать, а малыш и коза – это ведь младенец Зевс и Амальтея! Восторг от собственной эрудиции несколько примиряет меня с общим разочарованием от Пале-Рояля. Нет, все-таки здесь очень даже миленько – если не шляться туда-сюда, а сидеть на лавочке возле какой-нибудь клумбочки. Цветов здесь море, и какие чудные розы…