Мне жарко, лицо вспотело. Мокрым платком отираю лоб, но что-то царапает мне кожу. Смотрю на платок, и только теперь замечаю, что я вытащила вместе с ним какую-то смятую бумагу, мелко-мелко исписанную синим чернильным карандашом.
Недоумевая, верчу ее перед глазами. Откуда у меня в кармане исписанный листок, влажный от сырого платка?
А ведь это не просто листок, это какое-то письмо…
Дорогие Асенька и Макс, если вы читаете эти строки, написанные столь чудным образом, значит, меня больше нет в живых. Крепко надеялся, что мы вместе с вами поедем когда-нибудь во Францию и попутешествуем по этой чудной стране, о которой нам столько раз рассказывал ваш отец. Однако так уж складываются обстоятельства, что поехать, видимо, вам придется без меня. Сначала ушел ваш отец, теперь, похоже, придется и мне покинуть вас. Вы, Мансуровы, всегда были для меня самыми дорогими людьми, Николай Иванович был другом и наставником, Асенька стала моей женой, Макс – братом, а потому я могу только надеяться, что вам все-таки удастся найти утраченное сокровище.
Я не говорю, что вам предстоит легкая задача. Но она вполне осуществима. Главное – захотеть. И иметь возможность исполнить задуманное. А у вас есть такая возможность: жизнь.
Как жаль, как бесконечно жаль, что я не смогу быть с вами. Когда ваш отец умер, не стало у нас человека, который давал нам всем разумные и безошибочные советы. Сейчас я нахожусь на пороге шага, который может поставить под удар мою жизнь и подвергнуть вас опасности погибнуть вместе со мной. Будь жив ваш отец, он бы подсказал мне верное решение.
Но его нет. И если вы все-таки читаете это письмо, написанное в память о нем любимым им способом (вспомните слово «вода»!), значит, я ошибся и решение принял неверное. Ну что ж, нет худа без добра, мои дорогие! Зато теперь мы окончательно выяснили, кто был виновником всех тех бед, которые обрушивались на нас и нашу семью последний год. Не кори себя, Асенька, за то, что ты ввела О.Г. в наш дом. Ты – милое, невинное дитя. Я, твой муж, знаю тебя лучше других. Ты навсегда останешься доверчивым ребенком, но тогда уж доверься и нашему с Максимом знанию жизни!
Остерегайся ее. Остерегайся ее, Асенька! И – береги себя. Храни тебя бог, ты знаешь, что была самым большим счастьем моей жизни.
Прости, если мои прощальные слова покажутся тебе слишком сухими и не столь нежными, как те, которые ты привыкла слышать от меня. Но, видишь ли, я до сих пор не верю, что это – мое последнее письмо к тебе, что я больше не смогу обнять тебя и рассказать о своей любви. Еще верю, что какое-то чудо спасет нас всех, что мы вместе поедем во Францию…
Прощаюсь с тобой, уповая на чудо.
Макс, дорогой мой друг! Прости и ты, что покидаю твою сестру и тебя, но ты уже совсем большой мальчик, давно зовешься Максимом Николаевичем и бегаешь не за гимназисточками, а за взрослыми дамами, поэтому, не сомневаюсь: ты сумеешь позаботиться и о нашей ненаглядной Асеньке, и о себе. А поручение твоего отца, уверен, никто не выполнит лучше, чем ты.
Теперь о деле. Тетрадь и все остальное лежат в надежном месте. Наверное, ты миллион раз видел это место из бывшего моего окошка. Вспомни, как туда однажды улетел Аськин индийский шарф и мы с тобой пытались его добыть. Именно под той штуковиной, с которой ты снял шарфик сестры, и находится то, о чем идет речь. Посмотри внимательно, и ты увидишь, что в одном месте лист жести немного поцарапан. Там и ищи. Только будь осторожен и не свались, как в прошлый раз. Меня уж не будет рядом, чтобы поймать тебя, а лететь-то высоко!
Как видишь, все просто. А ты думал, в этом «таинственном письме» будет начерчен целый план с перекрещенными костями и черными метками? Увы, я безнадежно прозаичен, ты знаешь. Единственное, почему я прибегнул к столь романтическому способу сообщить тебе все эти сведения, это, повторюсь, опасение, что излишняя доверчивость и доброта твоей сестры и моей жены могут иметь роковые последствия для нас всех. Я просто не хочу, чтобы особа, в которой я подозреваю силу губительную, страшную, добралась до тайны, которая принадлежит даже не нашей семье, а двум великим странам – России и Франции.
Да, вот так высокопарно и торжественно!
Макс, прости и ты, если это письмо покажется тебе взбалмошным и невразумительным. Я, повторяю, все же не верю, что оно последнее в моей жизни. Все еще кажется, что избудется беда над Россией, все воротится, станет как прежде, что мы увидимся, обнимемся, выпьем твоего любимого шампанского, поговорим и выскажем друг другу все то, что так глупо выглядит на бумаге.
Dum spiro, spero [42]. Надейтесь и вы, мои дорогие, мои родные.
Прощайте. Вечно любящий вас Алексей Борисоглебский.
Итак, я наконец-то собралась это сделать. Ползаю по террасе и выдираю осточертевшие уродливые будылья. Голову мне прикрывает огромная соломенная шляпа, найденная в амбаре. На руках нитяные перчатки, рядом стоит плетеная корзина, уже наполненная сорной травой, а в руках у меня секатор. Реквизит вполне привычный: примерно с таким же я привожу дома в порядок наш палисадник, только вместо секатора обычно беру цапку. Здесь ничего подобного не нашла, ладно, и секатор сойдет.
Между прочим, я взялась за работу не только из любви к порядку. Ничто так не успокаивает, как ковырянье в земле. Правда, терраса каменная, но это уже детали.
Я смотрю на потрескавшиеся плиты, но вижу не их, а нечто совсем другое. И в куче пожухлой травы, которую я запихиваю в корзину, тоже вижу другое. Это – странно окаменевшая, очень стройная, словно бы выточенная, загорелая ножка.
Там, на дороге, я не могла увидеть большего: из раскаленной на солнце машины ударило таким жутким запахом, что я едва не лишилась сознания тут же, на обочине. Полицейский сердито прикрикнул:
– Отойдите, мадам!
И я беспрекословно повиновалась: бочком-бочком обошла столпившуюся на шоссе группу и шатаясь побрела к Мулену. Меня никто не остановил, не задержал. Может быть, в моих показаниях не было нужды, может быть, они еще будут опрашивать жителей окрестных деревень. Но какой с меня толк? Правда, я смогу сказать, что видела этот красный «Рено» и раньше, но не заметить его на холме над Муленом не смог бы только слепой. Наверняка о нем и другие жители Мулена расскажут. А вот про то, что «Рено» стоял около отельчика в Фосе, вряд ли кому-то здесь известно. Я скажу об этом непременно. Если спросят, конечно.
Слышен рокот мотора. Потом машина притормаживает, и я слышу раскатистый мужской голос: