– Времена меняются, – запальчиво возражаю я. – Настанет спокойная жизнь. Настанет непременно! К тому же во Франции сейчас совсем другое положение, чем у нас. Франция – мирная страна, война для нее давно окончена. Елена Феррари гораздо лучше умеет смотреть в будущее, чем вы.
Мгновение он смотрит на меня, изумленный моей запальчивостью и назидательным тоном, затем чуть усмехается.
– Вот это вы напрасно говорите, – возражает он. – Я как раз умею смотреть в будущее очень хорошо. И я отчетливо вижу, что в ближайшем будущем мы с вами должны поскорей отсюда уходить. Нельзя дразнить удачу до бесконечности! Я получил письмо Алексея, я нашел тетрадь, драгоценности, вас – чего мне еще ждать здесь?
Мое сердце снова начинает давать сбои.
Что он говорит? Он же не может иметь в виду, что…
– О господи! – вдруг тихонько смеется Максим Николаевич. – Я… я намерен позвать вас вместе со мной бежать из Питера, из Совдепии, я намерен просить вас быть со мной всегда, всю жизнь, но я… Ради бога, извините меня, но вы… может быть, теперь вы скажете мне, как вас зовут?
– Валентин! – доносится откуда-то издалека встревоженный голос. – Что с тобой? Очнись, ради бога!
Он легонько шлепает меня по щекам, трясет, и постепенно ледяной панцирь вокруг меня начинает таять. Я ощущаю тепло его рук и груди, к которой прижата. Потом осознаю, что мы сидим на антикварном диване, на аналогичном кружевном покрывале, и Максвелл прижимает меня к себе.
– Да что происходит? – вопрошает Максвелл с мальчишеской, обиженной интонацией. – Я привык, чтобы при встрече со мной дамы падали в обморок от восторга, а не от страха! Что я такого сделал, что ты норовишь от меня сбежать? Чем я тебя напугал?
У меня кружится голова так, что я определенно теряю способность размышлять здраво. Причем толком не скажу, кружится она все еще от страха или от… тепла, исходящего от этого мужчины, близ которого я отогреваюсь с таким наслаждением. Во всяком случае, контроль над мыслями и словами я потеряла.
– Лора… – бормочу чуть слышно. – Ты помнишь Лору?
– Кто такая Лора? – вопрошает он с такой всепобеждающей искренностью в голосе, что я могла бы заподозрить Николь в клевете на этого святого человека, если бы лично, своими глазами, не видела, как он непорочной ручонкой щиплет Лору за попку.
– Лора – это та русская проститутка, которая позировала тебе вместе с Борисом Ковальски и Мартой Эйзесфельд. Так вот Лору убили вчера здесь, в Мулене.
Я понимаю, надо было оставаться последовательной и сказать не убили , а ты убил . Но в последние мгновение я спохватываюсь и выражаюсь неопределенно.
Максвелл какое-то время сидит молча, натурально окаменев. Или изумлен до крайности, или делает хорошую мину при плохой игре и лихорадочно ищет способ, как выбраться из этой ситуации.
– Ах вот оно что… – произносит он наконец задумчиво. – Ну, на сей счет могу тебя успокоить, я в этом не замешан. Видишь ли, я только час назад прибыл в Мулен, и этому есть как минимум два свидетеля. А вчера я был в Париже. Алиби просто-таки стопроцентное, если учесть, что вчера у меня брали интервью в прямом эфире на телевидении. Вообще я целый день был на глазах у множества людей. А у тебя нет на примете какого-нибудь другого подозреваемого?
– С чего ты решил, что я тебя подозреваю? – говорю я с оттенком – и немалым, конечно, оттенком! – неловкости. Слишком уж он догадливый! И мы как-то чрезмерно быстро перешли на «ты». И обнимать меня он не перестает.
– Ну, это же совершенно ясно. Видно невооруженным глазом. Только почему, интересно, я удостоился такой чести? Ты что-то знаешь о наших с Лорой отношениях? И подозреваешь, зачем она могла приехать в Мулен?
– Только не говори, что для того, чтобы встретиться тут с тобой! – пытаюсь пошутить я.
– Нет, не для этого. А у тебя есть какие-то предположения на сей счет? – спрашивает он осторожно, и я понимаю: он пытается выведать, что именно мне вообще известно.
– Думаю, она приехала, чтобы встретиться с Жани.
Он чуть отстраняется и бросает на меня испытующий взгляд:
– Ты уже знаешь о Жани?
– О Жани и… и ее ребенке, – хвастливо заявляю я.
Он молчит. Он ничего не говорит, просто молчит, и этого достаточно, чтобы я вспомнила: у ребенка бывает как минимум двое родителей. Мать, видимо, все-таки Лора. Отец…
Отец!
– Так как насчет второго подозреваемого? – спрашивает он с прежней насмешливой интонацией, обойдя молчанием вопрос и о ребенке, и о его родителях.
– Я так понимаю, тебя привез сюда Жильбер? – уточняю я.
– Именно так. Но Жильбер тоже не тянет на роль злодея, – качает головой Максвелл, и от этого движения его рука, обнимающая мои плечи, как-то незаметно съезжает мне на грудь. – Прежде всего, потому, что и он вчера целый день был в Париже. Позавчера – тоже, как минимум с полудня. Практически невозможно, чтобы он был замешан. Почему ты вообще решила, что это мог совершить Жильбер?
Нормально!.. Он не задал мне вполне естественного вопроса: «Почему ты вообще решила, что это мог совершить я?» Мои обвинения в свой адрес он воспринял как нечто вполне естественное. Обидное, но естественное!
– Почему я заподозрила Жильбера? Да очень просто!
Рассказываю об автомобиле на обочине дороге, о загорелой неподвижной ножке, потом – о сцене в саду Гийома, о граблях и туфельке.
– Понятно… – медленно произносит Максвелл после продолжительного молчания. – Теперь мне многое понятно!
– Например, что?
– Например, как ты догадалась, что убита именно Лора. Поразительная штука – эта ваша женская наблюдательность! А еще понятно, кто и зачем звонил Жильберу на его портабль сегодня утром, когда мы только выезжали из Парижа, и почему он гнал как безумный, а также то, куда он исчез, едва мы прибыли в Мулен.
– Ну и кто ему звонил? Зачем? И почему?
– Наверняка ты уже нашла ответы на эти вопросы, – говорит Максвелл с холодком, и даже тело его, кажется, становится менее теплым. А может быть, это я уже перестала коченеть? – Давай договоримся: ты расскажешь, к каким выводам пришла, а я потом тебя поправлю, если ты где-то ошибешься.
– Ты это серьезно? – спрашиваю недоверчиво.