В темном зеве камина плясали оранжевые огни, потрескивали дровишки, на журнальном столике стояла бутылка с золотистым коньяком, а в стеклянной ее поверхности отражался живой огонь из камина. Два приготовленных кресла ждали, пока в них опустятся усталые и понимающие друг друга тела.
— Прошу! — третий раз повторил Сысцов, на этот раз показывая на кресло.
Пафнутьев снял куртку, кепку, бросил все это на стоявший тут же диван и охотно опустился в глубокое кресло.
— Хорошо-то как, господи! — выдохнул он, оглядывая зал. — Здесь, наверное, не меньше пятидесяти метров?
— Сорок девять. Семь на семь.
Сысцов тоже опустился в кресло, взяв бутылку, молча на треть наполнил тяжелые стаканы, чуть сдвинул тарелку с холодным белым мясом и хреном. Есть своеобразный шик в том, чтобы не спрашивать у гостя, хочет ли он выпить, что именно он желает, чем привык закусывать, есть своеобразный шик в том, чтобы проявить легкий хозяйский диктат. Мол, чем богаты, тем и рады.
Пафнутьев поднял свой стакан, молча чокнулся, выпил. Подцепив тяжелой сверкающей вилкой мясо, бросил его в рот.
— Коньяк сами гоните? — спросил он.
— Да, по ночам.
— Удачная партия, — похвалил Пафнутьев.
— Неудачные я в реку сливаю.
— Это правильно. — Пафнутьев взял бутылку, вчитался, в буквочки всмотрелся, в золотые узоры, понимающе вскинул брови — дескать, живут некоторые. Этим он дал понять гостеприимному хозяину, что коньяк оценил и воздал ему должное. Заметив, что Сысцов снова потянулся к бутылке, Пафнутьев мягко его остановил. — Чуть попозже, — сказал он. И снова осмотрел зал. Лосиные рога, каменная кладка, тяжелая люстра из дубовых брусков, коварное кружево у камина, да и сам журнальный столик тоже сработан из толстых дубовых плашек — все выдавало состоятельность хозяина.
— Ну и как? — не выдержал Сысцов.
— Нет слов, Иван Иванович! Нет слов! Все, что подворачивается на язык, мелко и недостойно подобного великолепия. Если для чего-то и стоит иметь большие деньги, то только ради этого.
— Кстати, не такие уж и большие.
— Да, я понимаю, друзья подарили люстру, знакомый печник сложил камин, подвернувшийся мастер обложил все это испанской плиткой, приятель на новоселье стол приволок...
— А знаете, Павел Николаевич, вы попали если и не в десятку, то в восьмерку наверняка.
— Представляю, что у вас творится на остальных этажах!
— Прошу! — с неожиданной живостью вскочил Сысцов и рванулся было к двери, чтобы показать Пафнутьеву все свое хозяйство от подвала до третьего этажа, но гость остался сидеть в кресле.
— Чуть попозже, — сказал Пафнутьев. — У меня нет сил подняться из этого кресла от этого коньяка.
Сысцову пришлось вернуться.
— Тогда слушаю, — сказал он. — Жена отдыхает, не будем ее тревожить.
— Я вот подумал — сколько же сил надо потратить, чтобы содержать дом в таком порядке, — Пафнутьев озадаченно покрутил головой.
Сысцов плеснул себе в стакан немного коньяка, выпил одним глотком, посидел молча, не закусывая, и наконец остро взглянул на Пафнутьева.
— Как я понимаю, начался допрос?
— Допрос? — изумился Пафнутьев.
— Но вы же знаете, что здесь бывают девушки, которые занимаются уборкой комнат?
— Девушки? — Удивлению Пафнутьева не было границ. — И хорошие девушки?! Красавицы?!
— Павел Николаевич... Если бы это была наша первая встреча, если бы я не знал вас уже столько лет, причем в самых разных положениях... Я бы поверил вашему удивлению. Ведь вас интересуют девушки, правильно?
— Если вы настаиваете, — Пафнутьев простодушно развел руки в стороны, — мне остается только подчиниться! О чем еще можно говорить после такого коньяка! Только о девушках! Они и сейчас здесь?
— Нет, я их отправил. Перед самым вашим приездом. Вы встретились с машиной, на которой они уехали. Следы именно этой машины показывал вам водитель. Он наблюдательный парень. Ведь это его вы когда-то так лихо оправдали после нескольких убийств? Не надо отвечать. Я просто хочу напомнить, что я тогда не возражал.
Пафнутьев покачался из стороны в сторону, как это делает медведь в клетке, и поднял глаза на Сысцова.
— А вам больше ничего не оставалось, Иван Иванович. Я преподнес вам картину, которая устраивала банду.
— Ну, зачем же такие слова, Павел Николаевич!
— Простите великодушно! Преступное окружение формирует словарный запас. Я просто хотел напомнить, что тогда это было вовсе не ваше гуманное решение, это было нечто вынужденное.
— Но парень тот?
— Да, конечно.
— И по моим бутылкам с грузинским вином тоже он стрелял?
— Вернемся к девочкам, — дипломатично увернулся Пафнутьев.
— Отчаянный вы мужик, Павел Николаевич! — почти с восхищением произнес Сысцов. — Я смотрю, закон для вас понятие достаточно растяжимое... И этим вы опасны. Вы очень опасный человек. Настолько, что даже... Даже вызываете уважение.
— Спасибо, — Пафнутьев склонил голову. — Много доволен.
— Значит, девочками, говорите, интересуетесь?
— Да, грешен. Как они к вам попадают? Где набираете?
— Каждый раз это происходит случайно... Знакомые рекомендуют. Если не обокрала, если весь бар не выхлестала со своими приятелями, значит, ей можно довериться.
— А сами они откуда?
— Понятия не имею. Когда смотришь на красивую девушку, даже в голову не приходит спросить, откуда она.
— А что приходит в голову?
— Хочется спросить, что она делает ближайшим вечером. — Сысцов усмехнулся, взял бутылку, вопросительно посмотрел на Пафнутьева. Как, дескать? Плеснуть?
— Самую малость, — Пафнутьев пальцами показал примерно сантиметр. Сысцов плеснул два сантиметра. Пафнутьев выпил два сантиметра. Не закусывая, отставил стакан, даже отодвинул его подальше, давая понять, что пить больше не намерен. — Иван Иванович... Послушайте. Мне нравится наша беседа, хотя к делу она отношения не имеет. Не поверите, но просто произносить слово «девочка» уже приятно, даже когда имеешь в виду опытную, прожженную во многих местах женщину.
— Хорошо сказано!
— А я вообще ничего мужик. Так вот, не только вы меня знаете годы, я вас тоже знаю. Поэтому мы можем сократить наши милые вступительные беседы.
— Готов.
— Вы записываете имена, фамилии, паспортные данные девушек, которые у вас бывают?
— Никогда.
— То есть вы не можете назвать ни одной?
— Совершенно верно. Ни одной.
— Это я и хотел узнать. Иван Иванович, вы ведете себя легкомысленно. Так нельзя. Это плохо.