— Ну, что же ты, старик, — осуждающе пробормотал тощий. — Так нельзя... Все же можно было по-хорошему.
Вулых молчал, глядя на пол, где одиноко лежали две крышки с бутылок, которые он успел выпить. «Третью без меня выпьют», — подумал он с такой болью, будто именно это сейчас было самым важным для него.
Электричка завизжала, раздался скрежет тормозов, она резко сбавила скорость, за окном замелькали фонари платформы, какие-то буквы, несколько поздних пассажиров, дождавшихся наконец электричку, обрадованных, что не отменили, что пришла все-таки.
Уже выходя в тамбур, Вулых оглянулся в последней надежде, но и она рухнула — сразу за ним шел плотный, а в двух шагах сзади тощий нес его сумку. И в этом было самое печальное, самое безнадежное.
В линейном отделении посмотреть на задержанного собралось человек пять-семь — собрались все, кто был в это время здесь, кто еще не успел уйти домой.
— Вулых Васыль Мирославович? — радостно приветствовал его начальник отделения, длинный сутулый майор. — Так вот ты какой, оказывается! А мы-то тут все думали, какой он Вулых... Три области на ноги подняли! Тыщи людей задействовали! Это ж надо! Да куда ж тебе, бедному, просочиться сквозь такую сеть! Твоя сумка? — спросил майор, указывая на залатанную медной проволокой синюю спортивную сумку.
Вулых молчал.
Все штатные милиционеры отделения сгрудились вокруг стола и молча ждали продолжения разговора.
— Сумка, спрашиваю, твоя? — настаивал майор.
— Да его сумка, его! — досадливо подтвердил рыжий.
— Помолчи! — голос майора чуть изменился, самую малость, но сразу стало ясно — его балагурство наносное, на самом деле он не такой и должность начальника занимает не случайно. Металл, звонкий такой металл, чуть-чуть, самую малость прозвучал в его голосе, и Вулых чутко это уловил. И сделал для себя вывод единственно правильный: «Будут бить».
— Моя сумка, — сказал он.
— Очень хорошо, — опять развеселился майор. И, подойдя к столу, одним точным движением раскрыл сумку и начал выкладывать на стол все ее содержимое — старую одежду, комнатные шлепанцы, носки, нижнее заношенное белье. И продолжал опорожнять сумку, пока не добрался до плотного пакета, завернутого в мятую газету. Развернув сверток, майор как-то весь оцепенел и, побледнев, медленно обвел глазами сотрудников — в его руках была пачка долларов, сантиметров десять толщиной.
Общий тяжкий вздох прозвучал в комнате.
Сунув руку в сумку, майор вынул еще один такой же пакет, потом еще один, еще... И всего их оказалось десять.
— Сколько же здесь? — спросил майор без вопроса, каким-то мертвым голосом, и поднял на Вулыха пустые глаза.
— Миллион, — сказал тот.
* * *
В суете последних дней у Пафнутьева совершенно не было времени встретиться с женой объячевского телохранителя Екатериной Вохмяниной. Но он не выпускал ее из виду, поглядывал искоса, с интересом и настороженностью, словно чувствовал, что в этом человеке таятся многие разгадки трагических событий в недостроенном доме местного магната. И Екатерина тоже понимала, что близится разговор со следователем, что ни ей, ни ему этой встречи не избежать.
— Что-то вы пренебрегаете мной, Павел Николаевич, — сказала она как-то, подавая на стол. — Со всеми уже побеседовали, выводы свои нехорошие сделали...
— Почему нехорошие?
— А! — она махнула полной рукой. — Выводы хорошими не бывают. Если уж дело дошло до выводов — все, сливай воду.
— Поговорим, — пообещал Пафнутьев, придвигая к себе тарелку с пельменями. — Никуда нам с вами от этого не деться.
— Всегда к вашим услугам, — произнесла она слова несколько странные — не то шутливые, не то излишне церемонные, не то просто лакейские.
Пафнутьев быстро взглянул на Вохмянину и успел, успел все-таки заглянуть ей в глаза до того, как она отвернулась. Не было в ее глазах ни шутки, ни лакейской угодливости.
— Зайду к вам после обеда.
— Жду, — произнесла Вохмянина, и Пафнутьев опять почувствовал, что и эти слова — как бы поперек, как бы с вызовом. Он замер над своей тарелкой, посидел некоторое время, не поднимая головы, ища причину такого поведения поварихи. По характеру она явно была сильнее многих здесь, и за ее уверенностью что-то стояло, что-то таилось. Это Пафнутьев не просто чувствовал, это он уже знал.
— Приду, — кивнул Пафнутьев.
— На втором этаже по коридору последняя дверь направо.
— Помню.
Когда после обеда Пафнутьев поднялся на второй этаж и, пройдя по коридору, постучался в последнюю правую дверь, он даже предположить не мог, что увидит, войдя в комнату.
— Открыто, входите, — раздался голос Вохмяниной.
Пафнутьев медленно открыл дверь, заглянул и лишь потом решился переступить порог. Перед ним в кресле, в полураспахнутом халате, сидела Вохмянина. Ничего общего с той женщиной, которую он видел всего полчаса назад, у нее не было. Ни передника, ни дурацкого чепчика, ни шлепанцев, в которых она обычно передвигалась по дому.
Пафнутьев оторопел.
Все те схемы, версии и предположения, которые он выстраивал до сих пор, попросту рухнули от одного вида еще одной красавицы. Длинные темные волосы на затылке схвачены широкой лентой, халат продуманно распахнут, и молодое, полное срамных сил бедро смотрело на Пафнутьева откровенно и вызывающе. На узкой ухоженной ступне покачивался мохнатый шлепанец с заячьей мордой и длинными ушами. В руке у Вохмяниной была большая пузатая рюмка, в которой плескалось все то же золотистое виски. В этом доме, похоже, все пили только виски.
Пафнутьев так и сказал:
— В этом доме, похоже, пьют только виски?
— А почему бы и нет? Напиток хороший, завезен в достаточном количестве, хозяйка не возражает.
— Она и сама, как я понял, не прочь пригубить?
— Пригубить? — Вохмянина рассмеялась, впервые показав Пафнутьеву прекрасные зубы. — А почему вы не скажете, что потрясены, увидев меня в таком виде?
— Я потрясен, увидев вас в таком виде.
— Вы просто повторили мои слова.
— Да, но я их повторил потому, что они в полной мере передают мое впечатление. Вы и сами видели, как я обалдел, едва переступив порог.
— Точно обалдели? — Вохмяниной, видимо, нравилось обсуждать собственные достоинства. Она была женщиной крупной, сильной, чуть полноватой, но, похоже, не стремилась сбросить ни единого из всех прекрасных своих килограммов.
— А кто не обалдеет, — безутешно проговорил Пафнутьев, усаживаясь на стул напротив Вохмяниной.
— Да, действительно, я таких не встречала.
— И не встретите! — Пафнутьев чувствовал, что выдыхается, что произносить новые слова о прелестях Вохмяниной ему становится все труднее, но внешне он был беззаботен, широко улыбался и откровенно любовался Вохмяниной.