— А ты видел, Леонард? — Пафнутьев взял со стола снимок и протянул прокурору. — Ты-то уж можешь оценить!
— Нет-нет, это уже без меня! — отшатнулся Анцыферов.
— Да ты хоть взгляни, — приставал Пафнутьев занудливо и бесстыдно. — Какие волосы, какой носок... И верно ангельский быть должен голосок.
Уж если Колов позволил себе сломать деловую обстановку кабинета, внеся пренебрежение к служебным отношениям, так будем же и мы все в меру своих способностей тоже нарушать — так можно было истолковать назойливое домогательство Пафнутьева, пристающего к Анцыферову. И тому ничего не оставалось, как взять фотографию, взглянуть на нее, вымученно улыбнуться, снисходительно вернуть Пафнутьеву, За эти несколько секунд Худолей изловчился щелкнуть фотоаппаратом не менее пяти-шести раз.
— Пленки не жалко? — холодно спросил Анцыферов, давая понять Худолею, что очень недоволен его бесцеремонностью.
— Казенная, Леонард Леонидович! — Худолей счел, что в этой обстановке и ему позволено немного" пошутить.
— Ну-ну, — ответил Анцыферов, отворачиваясь.
— Красивая? — спросил Пафнутьев.
— Кто?
— Женщина, — Пафнутьев опять взял со стола снимок.
— Очень, — Анцыферов поджал губы, давая понять, что шутки кончились и пора возвращаться к, нормальному общению.
— И мне понравилась, — Пафнутьев, склонив голову, с нескрываемым восхищением рассматривал снимок.
— Ты же ее раком держишь! — расхохотался Колов.
— Ну и что? Она и так хороша. Даже лучше.. — Вот попробуйте!
— Нет уж, уволь, — отстранил Колов снимок. — В служебных кабинетах я подобными вещами не занимаюсь.
— А где?
— Где надо, — посерьезнел и Колов.
Как бы там ни было, Пафнутьев своего добился — все подержали снимок в руках, все всмотрелись, в лицо, он был уверен — в знакомое им лицо, а Худолей позаботился о том, что все об этом помнили, чтобы потом, чтобы ни случилось, память бы ни у кого не отшибло. Конечно, Анцыферов сразу понял, что не зря куражится Пафнутьев, неспроста сует всем под нос эту злосчастную особу, не случайно Худолей вдруг проявил столько служебного рвения, сколько не наблюдалось за все годы его работы в прокуратуре. Посерьезнел Колов, а что касается Амона, то на него просто жалко было смотреть.
— Вообще-то я никогда не носил с собой портретов любимых девушек, — без улыбки проговорил Колов. — И другим не советую, — он быстро взглянул на сникшего Амона — Почему, Геннадий Борисович? — живо поинтересовался Пафнутьев.
— Другая девушка может увидеть, не менее любимая... Зачем ей такие испытания?
— Верно, — согласился Пафнутьев. — Я тоже не ношу.
— Может быть, потому что некого? — поддел его Анцыферов, все еще недовольный, поскольку события, происшедшие в кабинете, явно имели второй смысл, но этот смысл от него ускользал.
— Именно поэтому, — печально кивнул Пафнутьев. — Ты, Леонард, как в воду глядел Кстати, у тебя нет на примете приличной девушки для одинокого состоятельного мужчины?
— Открой любую газету — объявления целыми страницами. И все касаются молодых состоятельных мужчин Девушки даже не интересуются пригожи ли они, молоды ли, об одном глазе или о двух... Главное, чтоб состоятельным был.
— Дорого, наверно? — засомневался Пафнутьев.
— Сто тысяч в час, — вставил и Амон словечко в разговор. — Если, конечно, что-то приличное...
— Да? — повернулся Колов, и Амон сразу смолк под его взглядом. — Ну, хорошо, посмеялись и хватит, — он одернул китель. — Дело у вас я вижу идет к завершению...
— А вы хотели именно в этом убедиться? — спросил Пафнутьев.
— Да нет, — смутился Колов. — Проезжал мимо, дай, думаю, зайду... А у вас тут спектакли на криминальные темы, мои друзья в наручниках... Кошмар. Хорошо, что хоть разобрались. Выйдешь, — позвони, — сказал Колов, повернувшись к Амону. Но Пафнутьев понял — эти слова предназначаются именно ему. И только от него зависит, позвонит ли Амон. — Сегодня пятница, конец недели... Есть разговор.
— Понял, — кивнул Амон, не поднимая головы, но Пафнутьев поймал его торжествующий взгляд.
Начальство потоптавшись, ушло. Худолей успел юркнуть в дверь еще раньше и в кабинете сразу стало просторнее — остались Пафнутьев, Дубовик и Амон. Некоторое время все молчали.
— Ну что, начальник, — Амон поднял голову, в упор посмотрел на Пафнутьева. — Пора прощаться. Рад был познакомиться... При случае загляну как-нибудь.
— Загляни, — вздохнул Пафнутьев. — У тебя все в порядке? — спросил он у Дубовика. — В случае чего, есть все необходимое для жестких процессуальных действий?
— Да.
— Вы про меня не забыли? — напомнил о себе Амон.
— Только о тебе все наши мысли и чаяния, — искренне ответил Пафнутьев.
— Давай, начальник, отстегивай, — Амон протянул руки, схваченные наручниками.
— Придется отстегнуть, — согласился Пафнутьев, но почувствовал, как что-то тяжелое, несуразное заворочалось в нем. Отяжелели, как после укола губы, руки налились тяжестью, словно какая-то сила придавила их к столу. Это случалось нечасто, но каждый раз неожиданно. Совершенно не думая, он поступал и принимал решения в доли секунды. Да, это были чреватые решения, но он о них не жалел, потому что в конце концов они были вызваны не расчетами и прикидками, за ними стояла праведная ярость.
А Амон, простоватое дитя гор, ничего не подозревал.
Он полагал, что все указания даны и никто не осмелиться нарушить приказ большого начальника.
Он думал, что назад пути нет.
Он ошибался.
Анцыферов знал. Колов и Сысцов знали, что с Пафнутьевым расслабляться нельзя и уж ни в коем случае недопустимо позволять себе малейшее пренебрежение. Пафнутьев и сам не догадывался, каким дьявольским самолюбием наделила его природа. И если прикидывался дураком, простофилей, позволял себе быть сонным и непонятливым, то шло это от бесконечной самоуверенности — его не убудет.
— Не знаю даже, как нам теперь быть с машинами, — улыбнулся Амон в глаза Пафнутьеву. — Дороговаты они теперь, начальник... Долго копить деньги придется при твой зарплате... Накопишь — скажешь... Помогу.
— Разберемся с машинами, — Пафнутьев все еще держал себя в руках, хотя где-то в нем уже прозвучала команда на полную свободу слов и действий.
— "Девятку", говоришь, хочешь? — издевался Амон. — Все хотят «девятку». Но и бензин дорогой... Кобыла дешевле обойдется, начальник...
— Да, кобыла дешевле, — уныло согласился Дубовик и, подойдя к Амону, снял с него наручники. Потом тяжело вздохнул, как может вздохнуть человек, который неожиданно и несправедливо лишился новенькой «девятки», сунул наручники в стол, сдвинул Амону протокол допроса. — Подпиши, дорогой... И катись на все четыре стороны.