– Как скажешь… – Герцианов спрятал бутылку и стаканы.
– Я, чтоб ты знал, еще вполне скважину бью, и у меня жена на двадцать шесть лет моложе! И не из-за Лира я уезжаю! Эта очередь за сливами меня выталкивает. Но ты никогда не поймешь, что это такое – быть чужим у себя же на родине. Это шекспировская тема, старик! А Лира… Лира я на Бродвее сыграю!
– На каком языке? – спросил Кольцов. – Do you speak English?
– Heважно! – хмельно отмахнулся Герцианов. – Искусство интернационально! Они ведь уже год, как перекрыли мне кислород – ни в кино, ни на эстраду. Как на выезд подал – все, ни одного концерта! Но я же артист, у меня душа горит! Давай выпьем.
– Сейчас, пива принесу и выпьем. – Кольцов встал, взял пустые пивные кружки – по пять в каждую руку. – А если я соглашусь делать Ленина, зашьешь ампулу?
– Ни хера! – сказал Герцианов. – Они меня и без ампулы выпустят! Рано или поздно. Не сажать же им Герцианова!
Кольцов ушел к стойке, смешался с толпой-очередью.
Герцианов сидел над двумя оставшимися на столе пустыми пивными кружками и каким-то совсем не пьяным, а жестким, словно ястребиным, взглядом оглядел этот большой павильон-бар. Гул голосов, смешанный с запахом пива, водки и моченого гороха, стоял в воздухе. Неряшливо одетые московские алкаши… небритые после ночного загула студенты… командированные казахи с деловыми портфелями… молодая чернявая евреечка с усатым русаком в вышитой украинской рубашке… несколько младших офицеров… столике тремя интеллигентами… высокий и красивый, как Вронский, молодой жуир в длиннополом кожаном плаще, с холеными пальцами в перстнях и сорокалетняя татарка, влюбленно заглядывающая ему в глаза и готовая, кажется, прямо здесь, при всех впиться в этого молодца своими искусанными алыми губами… компания загульных шабашников… цыганка в грязном цветастом платье пристает к кому-то погадать, а двое ее детей шныряют меж столиков… – это и был тот самый «народ», о котором он говорил с Кольцовым.
– Абрам, дай пену допить!
Герцианов поднял голову. Над ним стоял небритый и нечесаный алкаш лет пятидесяти, в грязной тенниске и с наколкой «Раб КПСС» на локте. Его наглый и голодный взгляд был прикован к двум пивным кружкам, которые стояли перед Герциановым. В них, на донышке, действительно была пивная пена.
Герцианов вздохнул:
– Здравствуй, земеля!…
– А ты чаво? Ты рази из брянских? – удивился алкаш.
– Нет, я из гомельских, – усмехнулся Герцианов. – Но тоже раб КПСС. А водки хочешь?
– Шутишь! – не поверил алкаш.
Герцианов нагнулся к своему портфелю, достал бутылку «Московской» и два стакана. Не спеша налил по полстакана. И пока он лил эту водку, и пока закрывал бутылку, и пока прятал ее снова в портфель – алкаш не отрывал завороженного взгляда от этих стаканов и, казалось, даже не дышал, чтобы не спугнуть свое неожиданное счастье.
– Ну, давай! – Герцианов подвинул ему один стакан, а сам поднял второй: – Давай, земеля, выпей с жидом! За вашу и нашу свободу!
И то ли потому, что Герцианов был уже достаточно «набравшись», то ли актерская его натура проснулась, но этот вроде бы негромкий тост прозвучал так, что на них посмотрели из-за соседних столиков. А ал каш тут же схватил свой стакан.
– За свободу, земеля! Фуй с ней! – быстро сказал он беззубым ртом, залпом, как в пустое ведро, опрокинул водку прямиком в горло и зажмурился, слушая, как идет эта водка по его абсолютно пустому пищеводу в совершенно пустой желудок. Потом открыл глаза, счастливо вздохнул и спросил: – А пиво дашь допить?
Герцианов разрешающе кивнул. Алкаш тут же взял обе кружки, но пену из них пил уже не спеша, врастяжку, с наслаждением. Герцианов не мешал ему. Только когда алкаш поставил обе кружки на стол, утер губы тыльной стороной ладони и сказал спасибо, Герцианов спросил:
– А как ты узнал, что я еврей?
– Да я не со зла, падла буду! – извинился алкаш.
– Я не к тому. Я вообще. Как ты узнал?
– Так оно ж чаво? Не видна рази? – сказал алкаш и даже, словно за поддержкой, оглянулся на окружающих.
– Ну вот! А многие считают, что в Советском Союзе трудно быть евреем, – сказал Герцианов негромко, но публично, то есть тем особым актерским манером, который всегда отличает мастера сцены, уверенного в том, что аудитория будет внимать даже его шепоту. – А оказывается – ничего подобного! Это в царской России трудно было быть евреем…
Действительно, несмотря на то что Герцианов вроде бы говорил тихо, только себе и этому алкашу, все, кто сидел за соседними столиками, умолкли и повернулись к ним. А Герцианов, словно не замечая этого, продолжал:
– Мой дед, например: он, чтобы быть евреем, должен был жить в черте оседлости – раз! Ходить в синагогу – два! Соблюдать субботу – три, не есть свинину и так далее. Иначе кто бы его считал евреем? Да ни за что! А у нас в стране быть евреем куда проще! Если у меня папа или мама евреи – все, я уже яврей, и ничего больше мне делать не надо. Даже обрезание делать необязательно. Обрезано у меня или не обрезано – вам же это все равно, правильно?
Вокруг неопределенно засмеялись, еще не решив, как реагировать на этот монолог. Только компания студентов в предвкушении развлечения врубилась с ходу:
– Давай, давай, дед! Скажи нам!
– Конечно, скажу… – Герцианов пересел со стула на край стола, но как-то незаметно для слушателей – так, как это делают профессиональные актеры-рассказчики. – Есть у меня обрезание или нет обрезания – не важно. Знаю я еврейский язык или не знаю – не важно. Ем свинину или не ем – все равно я еврей, и все тут. Даже в еврейскую школу ходить не нужно – их в нашей стране все равно нету. Стоит нам родиться от евреев-родителей, и мы уже евреи навсегда!
– Да это же этот… как его… артист! Герцианов! – узнал его кто-то в другом конце зала.
Но Герцианов, предупреждая оживление по поводу этого узнавания, поднял руку и пошел меж столиков, словно спустился со сцены в партер.
– Правда, некоторые из нас пытаются уйти от своего еврейского происхождения, скрыть свое еврейство и для этого меняют фамилии, имена и отчества. И в паспорте, в графе «национальность», им за большую взятку пишут в милиции, что они русские, украинцы или узбеки. Но ведь это не помогает! Как говорит поговорка, вы же нас бьете не по паспорту, а по морде, правда?
– Это провокация! – громко сказала татарка с алыми губами.
– Нужно милицию позвать!
– Пусть говорит! – возразил кто-то.
– Говори, пахан! – разрешили студенты. – У нас свобода слова! Пусть говорит!
– Спасибо! – усмехнулся им Герцианов и повернулся к татарке: – А насчет того, что вы нас бьете не по паспорту, а по морде, так это не провокация, а поговорка, которую все знают. А поговорки, как известно, – это выражение народного опыта. Но представляете, друзья, какой большой опыт мордобоя нужно иметь, чтобы родилась такая поговорка!