Неля слушала этот разговор и невольно впитывала в себя каждое слово. Все, что говорил этот голубоглазый, – один к одному к ее ночным мыслям. Лева, ее муж, тоже изоврался, как все в этой стране, и к тому же он не пропускает ни одной русской юбки. И не потому, что она плохая жена или он не любит ее, а потому, что переспать с кем-то на стороне – это нормальное дело, будничная доблесть советского мужчины. Такая же, как хлопнуть стакан водки и занюхать рукавом. А книга, которую он придумал, – кому она нужна в Америке? Кому там нужны книги про то, как мы стоим тут в этих очередях на оценку скрипок и серебряных вилок? Ну, стала бы она, Неля, читать книгу о дискриминации корейцев в Китае? Мы для американцев – те же корейцы. И еще он собирается спрятать эту книгу среди вещей и везти через таможню! Нет, из-за этой сраной книги она не станет рисковать детьми…
– А как насчет уровня жизни? – вдруг язвительно повернулся к голубоглазому сорокалетний бородач, стоявший впереди Нели. Он был явно влюблен в свою худую и юную блондинку-художницу с двумя десятками холстов в подрамниках и без – он то и дело приобнимал эту блондинку то за плечо, то за талию и кормил бутербродом с икрой. Неля, по-женски чуткая на флюиды интима, сразу разгадала в них любовников недавних, начавших роман не раньше чем вчера.
– Вы знаете, какой в Израиле уровень жизни? – сказал этот влюбленный бородач голубоглазому левиту, настроившемуся ехать в Израиль.
О, конечно! – ответил рыжий левит, улыбнувшись. – Средний уровень жизни в Израиле в три раза ниже среднего уровня в США и в четыре раза ниже среднего уровня в Новой Зеландии. Но кто вам сказал, что в США вы сразу попадете именно в средний класс?
– Ну… – покровительственно усмехнулся бородач. – Каждый человек стоит столько, во сколько он себя ценит, – и покосился на свою блондинку – как она оценила тонкость его ответа.
– О, я на свой счет не заблуждаюсь… – сказал левит. – Я просто художник. А вы, наверно, компьютерщик? Да?
– Нет, я кинооператор! – сказал бородач.
– Матвей снял девять фильмов, – добавила его подруга. – У него уже есть персональный гарант от голливудской общины.
– Поздравляю. Если можно, я дам вам один совет… – Тут левит вытащил из кармана длинный конверт с яркими американскими марками, открыл его, достал несколько листков бумаги, исписанных ровным мелким почерком, и стал читать откуда-то из середины: – «В Алтадене еврейская община встречает нашего брата прекрасно – селят в хорошей квартире, холодильник забит продуктами, а гардероб – такими вещами, которых в Москве и на черном рынке не достанешь. Но не дай вам Бог сказать, что в России у вас тоже был холодильник или – что еще хуже – машина! Эти немецкие местечковые евреи бежали от Гитлера в чем мать родила, и теперь они готовы помогать нам, если мы такие же, какими были они сорок лет назад. Или – что еще им приятней – если мы вообще дикари из Сибири. А мы сделали ошибку, сказав, что в Питере у нас был телевизор и холодильник, а в гараже – машина. И вот уже неделю никто из них к нам не приходит. А Гринштейны с самого начала прикинулись такими нищими, что им тут же подарили «Бьюик». Правда, не новый…» Ну и так далее, – сказал левит, сложил письмо ис улыбкой посмотрел на кинооператора. – Вы поняли?
– Спасибо! – пренебрежительно сказал тот. – Я все это знаю!
– Между прочим, если вы действительно хороший оператор, то в Австралии сейчас как раз кинобум, – вдруг сказал толстяк с виолончелью, открывая глаза и переставая зубрить неправильные глаголы. – Мой друг Бирман, который снимал тут с лучшими режиссерами, прекрасно устроился в Сиднее…
– Я знаю Бирмана, – небрежно сказал бородач. – Он неплохой ремесленник. И поэтому он не поехал в Голливуд, а поехал в Австралию. Как я уже сказал, каждый стоит столько, во сколько он себя ценит… – И он снова посмотрел на блондинку, которая интимно прижалась к нему бедром.
– Это правильно, – негромко заметил голубоглазый и выразительно посмотрел на Буини.
Тот ответил ему понимающей улыбкой, а толстяк с виолончелью тем временем сказал кинооператору:
– Но честно говоря, я настроился на Южную Африку…
– Куда-куда? – изумленно спросила блондинка, сморкаясь в большой платок.
– Йоханнесбург, – сказал толстяк. – Во-первых, там климат. Во-вторых, на зарплату инженера там можно иметь виллу, прислугу, «мерседес» и даже яхту. А в-третьих, я слышал, что просто за то, что вы приезжаете в Южную Африку, тамошняя еврейская община сразу дает вам 50 тысяч долларов. Так им нужны евреи!
– Зачем? – поинтересовался Буини.
– Ну, я не знаю… – затруднился с ответом толстяк.
– А вы инженер? – спросила блондинка.
– Я – струнник, – сказал толстяк.
– В каком смысле? – спросил кинооператор.
– Ну, в прямом. Я играю на всех струнных инструментах. Впрочем, и на ударных тоже. Я концертмейстер саратовского оркестра.
– А-а-а! – протянул кинооператор. – Тогда вам действительно в Южную Африку нужно ехать. Там большой спрос на концертмейстеров! – И он опять посмотрел на блондинку – понравилась ли ей его шутка.
Но блондинка уже потеряла интерес к будущему южноафриканцу, а тот, совершенно не обидевшись на заносчивого кинооператора, вздохнул:
– Да… Прямо не знаю, куда ехать…
– Потрясающе! – сказал Буини. – Евреи стоят в Москве, в Новодевичьем монастыре, и выбирают. Израиль им не подходит, Австралия – тоже, в Америке – черные. Слышал бы мой папа!
– Разве ваш отец жив? – удивленно спросил голубоглазый.
– Он в Бабьем Яре, – печально ответил Буини и спросил без паузы: – А что ваша Катя – согласна ехать в Израиль? Она же русская.
– Нет, она не согласна, – ответил левит. – Но мне дети дороже. И мы договорились – я отдал ей квартиру и дачу, а она мне – детей.
– За квартиру и дачу? Катя?! – удивился Буини. – Господи! Я учил ее технике живописи, а надо было…
– Отчего же за дачу? – перебил левит. – За Родину, как ни странно это звучит. Катя настолько русский человек и художник, что просто сдохнет за границей от ностальгии. Но детям с моей фамилией тут делать нечего. И даже если они возьмут ее фамилию – их все равно разоблачат. Рано или поздно.
Как катастрофически, трагически просто, подумала Неля. Родина или дети! Она скосила глаза на папки этого художника. К углу каждой из папок были приклеены бумажки с надписью черным фломастером «Павел КОГАН». Интересно, какого же возраста у него дети? – подумала Неля. На вид ему лет сорок…
– Но отдать детей! – сказал Буини. – Этого я не понимаю! Я, как вы знаете, имел тут столько, сколько не буду иметь нигде. Профессор, народный артист, лауреат и так далее. Но моя дочка едет, и… у меня нет выхода! Хотя для меня эмиграция – чистое самоубийство!
– Вы знаете, Григорий Израилевич, у всего есть обратная сторона, – сказал Коган. – Практически все, кто стоит в этой очереди, бегут не от погромов. Погромы скорей всего тут тоже будут, но, если честно, мы бежим не от них. И ваша дочка, и я, и вот этот товарищ – нам всем Бог дал удивительный шанс начать жизнь сначала. Кто выбрал не ту профессию, может получить новую. Кто несчастливо женат, не реализовал свои амбиции или просто не состоялся в этой рутине – пожалуйста: можно выскочить. И – полгода на всем готовом. В США, в Израиле, в Новой Зеландии! Хочешь новую профессию? На! А можно новую веру, мораль. Я, честно говоря, даже не знаю, за что нам это? Ведь мы атеисты. Никто не верит ни в десять заповедей, ни в еврейского Бога. А шанс, который нам послан свыше, мы берем не моргнув. Но беда не в этом. А в том, что многие и на Западе будут жить, как здесь. Едут за новой жизнью, а врать и пресмыкаться будут, как здесь…