Только что все это значит? К чему имеет отношение с таким трудом открывшийся Алене текст? И что, ради вот этого пророчества ее сбросили с лестницы и вырвали закладку из книги? Но ведь его можно прочесть, шифр закладки можно разгадать, только имея не правильно сброшюрованный экземпляр!
Или таких экземпляров несколько?
Но почему все-таки повторяются цифры? Зачем нужны повторы, ведь они только затуманивают смысл фразы? Или это какой-то отвлекающий маневр?
— Алена, вы спите? — раздался вдруг негромкий вопрос.
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула обеспокоенная Марина.
— Ой, добрый день! — воскликнула она, увидев Алену. — У вас тишина, и я подумала, что ж такое, неужели вы еще спите… Нам уходить пора, мы с Лизочкой приглашены на день рождения к Мари, ну, к той беленькой девочке, с которой она играет в скверике на Монтолон. Помните ее?
— Конечно. Но ведь вы говорили, что идете к двенадцати?
— Да, но сейчас уже одиннадцать, а у нас еще подарка нет. Я совершенно забыла. Сейчас сходим в детский отдел Галери Лафайет и…
— Что?! — Алена вскочила с кровати, на которой, оказывается, сидела все это время среди разбросанных листков бумаги. — Сколько, вы говорите, сейчас времени?
Вместо ответа Марина постучала пальцем по циферблату будильника.
Одиннадцать… В самом деле! Ничего себе… Выходит, она занималась дешифровальными работами чуть не два часа!
Не слабо…
Стоп! Одиннадцать?! Но ведь Алене к двум часам дня надо быть на уроке аргентинского танго в Шантильи, вернее, в деревне, как ее там, Люзарш, вернее, в лесу Гуи, вернее, в замке Эриво!
Она вихрем пролетела в ванную, крича:
— Марина, вы не знаете, с какого вокзала отправляются поезда на Шантильи?
— С Сен-Лазара. А что, вы решили поехать в Шантильи?
— Ну да. Знаете, замок принца Конде, где закололся Ватель, и все такое…
Почему-то у Алены не повернулся язык признаться, что замок принца Конде, где закололся Ватель, а также сами принц Конде и его нервный метрдотель интересуют ее лишь постольку, поскольку неподалеку от Шантильи расположена танцевальная школа мадам Вите. Но, с другой стороны, не стоит зарекаться. А вдруг у нее найдется время заглянуть в шато Шантильи и почтить память Вателя потом, после урока аргентинского танго?
Спустя час Алена бежала к вокзалу Сен-Лазар, прихрамывая лишь самую чуточку. Ветер охальничал с ее юбкой-разлетайкой как хотел. Но разве Алена не дала себе слово, что больше никогда и ни за что не будет танцевать аргентинское танго в брюках? Дала. И слово это она намеревалась сдержать.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ КОЛЧИНСКОЙ
…Мне кажется, на предыдущих страницах я чрезмерно много времени уделила описанию нашего знаменательного перехода через линию фронта. Ну кому, в самом деле, интересно описание охоты на людей, которая была устроена с двух сторон? Малгожата оказалась права: нас норовили подстрелить и красные, и белые, то есть и чужие, и свои, и хоть пули их по большей части свистели мимо, одна все же попала мне в плечо. Об обстоятельствах своего ранения я тоже написала, как мне кажется, слишком подробно и уныло. Ну что же, ведь и сам материал не слишком-то веселый! Довольно, впрочем, было сказать, что, когда я упала, заливаясь кровью, меня поднял и понес Всеволжский, однако уже на подходе к позициям наших он тоже был сражен шальной пулей.
К тому времени из передовых окопов наших разглядели наконец, что стреляют по безоружным гражданским беженцам, и пальба прекратилась. Двое или трое солдат даже вышли, чтобы помочь Малгожате донести раненых, однако Всеволжскому помощь уже не понадобилась. Он был убит наповал. Я хоть и лежала без памяти, все же была жива, и Малгожата, чуть только оказалась на земле обетованной, потребовала, чтобы меня отправили в военный лазарет.
Каково же было мое удивление, когда я очнулась после долгого беспамятства и увидела над собой сначала лицо какой-то незнакомой сестры милосердия в белом, столь привычном мне платке, низко надвинутом на брови, а рядом — лицо врача… Нет, конечно, я решила, что у меня жар и бред, потому что это было лицо человека, о котором я думала непрестанно: лицо Льва Сокольского! Судьбе было угодно, чтобы я оказалась именно на его попечении.
Я усмотрела в этом благословение Провидения, однако ни слова о чувствах между нами сказано не было, я и подумала, что наши взгляды и многозначительное молчание в том склепе было исполнено значения лишь для меня, но отнюдь не для него… Впрочем, отношения между нами были самые дружеские, и когда я начала выздоравливать, я попросила доктора Сокольского принять меня на службу в его передвижной лазарет. Еще со времени нашей первой встречи он знал о моем сестринском опыте, поэтому согласился взять меня с радостью. А я подумала, что если не повезло мне в чувствах, то хоть другом ему я смогу быть, другом и помощницей, смогу смотреть на него хотя бы издали, мечтать о нем.., пусть это даже будут самые бесплодные мечтания.
Малгожата часто заходила навестить меня. Я не раз пыталась благодарить ее за спасение: сначала она вывела меня из тюрьмы, потом не бросила раненную, хотя кругом свистели пули и ей было нужно думать прежде всего о спасении собственной жизни. Но она очень смеялась над моими благодарностями и твердила, что все это ерунда, наоборот, она меня должна благодарить, мол, я ее счастливый талисман, ведь с тех пор, как я появилась в ее жизни, у нее все пошло на лад, а раньше на нее так и сыпались беды: красные вынудили ее работать на себя, угрожая расправой, бежать никак не удавалось, ни с кем она не могла сговориться, а тут словно благословение небес на нее снизошло!