«Уж лучше бы болело», — подумала Алена. «Ну, знаешь, на тебя не угодишь, подруга!» — тут же прорезался внутренний голос.
— Никакого неудобства, — продолжал уверять Руслан. — Марго.., я хочу сказать, мадам Зерван совершенно спокойно относится к тому, что у нее в доме постоянно мелькают посторонние люди. Иногда она даже не знает, кто это: родственники, друзья, а то и вообще какие-нибудь туристы? У нее есть одна-две комнаты, куда она никого не пускает, prive, а остальные — настоящий, как говорится, проходной двор. Из-за этого ее матушка и переехала из замка в Париж. Я ее как-то спросил: «Мадам де Флао, ну неужели вам не жалко уезжать из такого прекрасного места?» — «Жалко, — ответила она, — но ведь невозможно жить в музее, да еще если он работает круглосуточно!»
— Мадам де Флао? — изумленно повторила Алена.
— Да, так зовут матушку мадам Зерван, — кивнул Руслан. — А что? Вы знакомы?
— Нет, — сказала чистую правду Алена. — Просто фамилия знаменитая.
— В самом деле? Чем?
— Ну как же? — пожала она плечами, словно забыв, что и сама-то буквально несколько дней назад не имела об этом Огюсте-Шарле-Жозефе Флао де ла Биллардри ни малейшего представления. Ну что ж, подчитала кое-что, было время… — Был такой генерал времен Наполеона, внебрачный сын знаменитого Шарля-Мориса Талейрана. Его матушка была писательница, причем очень известная в свое время, мадам де Сюза. Кстати, бравый Шарль был знаменит не только военными, но и любовными подвигами. Состоял адъютантом Мюрата и в то же время — любовником его жены Каролины, сестры Наполеона, потом у него была связь с Ортанс, королевой Голландской, дочерью Жозефины.
— Ортанс? — недоуменно перебил Руслан.
— Ну, по-русски ее обычно называют Гортензией, — уточнила Алена. — Кроме того, среди подруг де Флао была знаменитая польская красавица Анна Потоцкая, и…
Она прикусила язык: не стоит распространять сплетни, вдруг легенда о происхождении мадам де Флао является семейной тайной или, что всего вернее, досужим трепом? Да и вообще, об альковных секретах лучше не болтать.
— Потоцкая? — задумчиво повторил Руслан. — Полька? Очень странно…
— Почему?
— Да потому, что мадам Зерван знаете как зовут? Малгожата!
— Вы же только что назвали ее Марго? — удивилась Алена.
— Конечно, потому что она себя так называет среди французов. Однако Малгожата — польский вариант имени Маргарита.
«Малгожата… Малгожата Потоцкая!» — Алена только головой покачала.
— А саму мадам де Флао зовут Зофья. И она нипочем не позволяет называть ее Софи или хотя бы София. Французы ломают язык, но все-таки называют ее именно Зофья. Как вы думаете, может быть, это какая-то отдаленная ветвь тех де Флао, о которых вы говорите? Учитывая польско-французское происхождение…
— Бог мой, да откуда же мне знать? — пожала плечами Алена. — Вы с ними общаетесь, вы и спросить можете.
— Вот сейчас и спросим, — схватил ее за руку Руслан. — Пойдемте, а то перерыв скоро кончится!
И он потащил Алену за собой так напористо, что она еле удержалась на ногах и воскликнула:
— Тише, осторожней!
— Извините. Что такое? А, каблуки… — хмыкнул Руслан. — Не могу представить, как можно хотя бы просто стоять на этом ужасе, а вы еще и танцевали. Все-таки Селин более милосердно относится к своим ногам!
Алена посмотрела на простенькую Селин с ее бесцветной внешностью и неказистыми, коротковатыми, обутыми в обычные кожаные, даже не «позолоченные» босоножки для латины на среднем каблучке. И решила, что и впрямь — кесарю кесарево, ну а слесарю, понятное дело, слесарево.
«Когда мне исполнится девяносто, — подумала наша героиня надменно, — я, может быть, и стану думать прежде всего об удобстве, а уж потом о красоте. Но поскольку хиромант, который гадает на Покровке, возле старого банка, предсказал мне дожить до восьмидесяти пяти лет, значит, девяносто мне никогда не исполнится, то есть подумать об удобстве я просто не успею. Вот и слава богу!»
Разумеется, вслух она ничего не сказала, а только улыбнулась Селин, перехватила в ответ скупую улыбочку ее мышиной мордашки и направилась к выходу.
Откуда-то выскочил Мишель:
— Элен, вы уходите?
— Да, — сказал Руслан.
— Нет, — сказала Алена, — просто посмотрим нижние комнаты и сейчас вернемся.
— А почему вы хромаете?
— Неужели? — горделиво вскинула брови Алена. — Тебе кажется, Мишель, честное слово!
Да она лучше умрет, чем признается хоть кому-то хоть в какой-нибудь своей слабости!
Шествовать на каблучищах по отполированной веками (не побоимся этого слова!) лестнице было сущее мучение, но вот кошмар спуска остался позади, и Руслан открыл перед Аленой дверь замусоренной прихожей, где на раритетном расписном кафеле валялись узорчатые марокканские половички (Алена сама видела такие на рынках в Агадире и в Марракеше, когда была в Марокко), а на подоконнике высокого окна стояли замшелые прошлогодние букеты из высохшей лунарии, сунутой в невзрачные керамические вазы. Руслан открыл еще одну дверь, и первое, что увидела Алена, это огромная кровать, затаившаяся в глубине несусветного алькова под пышным балдахином. Здесь, видимо, и находилась парадная спальня, и совсем даже не исключено, что именно на этой постели Бенджамен Констан занимался любовью с мадам де Сталь. Правда, так же не исключено, что с тех пор на постели не меняли белья и не сметали с нее пыль — такой неухоженной она выглядела.
Алена тяжело вздохнула — она ведь была чистюля и словосочетание «пыль веков» воспринимала как нонсенс. Пыль — это пыль, и ее необходимо сметать, вытирать, а лучше — всасывать пылесосом. Еще не хватало оставлять ее на века! Словом, вид исторической постели внушил Алене не столько уважение, сколько уныние.
Да и все прочее выглядело не лучше. Окна были мутны, хрусталики на люстре потускнели, дубовые панели поблекли, кожаные кресла, придвинутые к камину, протерты до белизны, кожа кое-где растрескалась, экран огромного плоского телевизора можно было использовать вместо грифельной доски. Обивка дивана — просто экспонат из лавки древностей… А это что такое?!
На стопу газет и журналов, сложенных прямо на полу, небрежно брошен черный «стетсон».