Но у автора всегда есть время на несколько лишних строк, а потому давайте глянем на октябрьскую Москву 1978 года без предвзятости отъезжающих евреев и требовательности диссидентствующих интеллектуалов. Тем более что никто не знает, на чей вкус будущие историки и романисты будут сочинять историю России через сто или двести лет. Так давайте вынырнем на минуту из нашей истории и сверху, как в кино, оглядим Москву беглым панорамным взглядом. Что мы увидим?
Мы увидим ранние — уже в два часа дня — снежные сумерки, расцвеченные узорами неоновой рекламы. Огромная имперская столица набросила их на себя, как примадонна набрасывает на плечи концертную шаль, украшенную разноцветными блестками. Эти сумерки скрыли деловую суетность столичной канцелярщины, неизбежную в любом государстве, а еще через час-полтора они замедлят и мощный рабочий темп в сотнях министерств, комитетов, главков, трестов и управлений, с помощью которых Кремль руководит колоссом по имени «СССР». К этому времени Москва уже разослала приказы, инструкции и указания во все подчиненные ей «братские» страны, южные и восточные республики, города и провинции, испекла дневную норму московских булок и постановлений и завизировала в ЦК первые страницы завтрашней «Правды», из которой на следующее утро полчеловечества узнает, что в Кремле назначено считать правдой, а что — инсинуациями и происками империалистов. И после такого напряженного рабочего дня, насыщенного усилиями по обеспечению всемирного прогресса, пробуждения народов Африки, приобщения арабского мира и Афганистана к социалистическому пути развития, после оказания дружеской помощи валютой западным коммунистам и борцам за разоружение в Европе, оружием — партизанам Перу, Эфиопии, Анголы, Палестины, Никарагуа и военными советниками — красным кхмерам Камбоджи и зеленым фундаменталистам Ирака, а также после детальной разработки повышения урожайности картофеля в Сибири, надоя кумыса в Киргизии, улова рыбы в Охотском море, дальности полета межконтинентальных ядерных ракет и увеличения сроков автономного плавания атомных подводных лодок, — после тысяч таких столичных забот Москва к вечеру могла наконец позволить себе расслабиться, вздохнуть, припудриться первым снежком и — «с чувством глубокого морального удовлетворения» — отвлечься на заслуженный отдых.
Она зажигала огни столичных театров, цирка, ресторанов и кафе, она наспех забегала после работы в гастрономы и продмаги и, отстояв в очереди всего-навсего тридцать-сорок минут, покупала финскую и киевскую колбасу, венгерских кур, рижскую сайру, болгарские яблоки, молдавский сыр, башкирский мед, кубинский сахар и ром, сирийские бананы, армянский коньяк и вино «Алжирское». Правда, нельзя сказать, что даже накануне великого пролетарского праздника Москва была, на манер Берлина 1940 года, завалена продуктами и товарами из вассальных стран. Но ведь и москвичи неприхотливей берлинцев. Нет прованского масла? Сойдет маргарин. Нет швейцарского сыра? Сойдет армянская брынза. Главное, что водку москвичи пили свою, «Московскую» и «Столичную», и чувствовали себя при этом действительными хозяевами всего мира — от глубин Атлантики до космических высот.
И, перекусив, чем послал Госплан и ближайший гастроном, москвичи спешили отдыхать — пожилые усаживались к телевизорам смотреть сериалы «Семнадцать мгновений весны», «Место встречи изменить нельзя», «Следствие ведут «знатоки» и «Клуб кинопутешествий», рабочая молодежь отправлялась на танцплощадки своих заводских клубов, а студенты и полусветская публика — на улицу Горького и в новоарбатские кафе и пивные бары. Тысячи командированных, прибывших в столицу со всех концов империи, рассаживались со своими случайными московскими подружками в дешевых ресторанах, цирке и в эстрадных залах, а элитная публика — высшее чиновничество, номенклатура и художественно-артистический бомонд — ехала в модные театры: «Современник», «Таганку» и во МХАТ на праздничные премьеры и в закрытые клубы типа Дома кино, Дома архитектора и Дома журналиста на просмотры зарубежных фильмов.
Жизнь кипела и бурлила вопреки пуританскому «Моральному кодексу строителя коммунизма», круглосуточному дозору милиции, прослушиванию телефонных разговоров и перлюстрации писем Пятым управлением КГБ, цензуре печати, происков сионистов и мирового империализма и предательскому сговору Анвара ал-Садата, Менахема Бегина и Джимми Картера за спиной арабских народов. На улице Горького, на Новом и Старом Арбате, в аллеях парков культуры и отдыха и даже на заснеженных скамейках в сквере у Большого театра молодежь флиртовала, распивала спиртные напитки, задиралась «на почве ревности» и целовалась до головокружения. В ГУМе и в Петровском пассаже опытные московские ловеласы кадрили пышногрудых провинциальных комсомолок, прикативших в Москву на праздничные конференции и проводивших свободное время в очередях за диковинными в их глубинке безразмерными венгерскими колготками. Возле станций метро продавались крымские розы и кавказские гвоздики. В парикмахерских женщины делали завивки и маникюр. Стремительные московские такси, вздымая снежную поземку, табунами катили по лучам московских проспектов, доставляя москвичей к театральным подъездам. Возле концертных залов меломаны в заснеженных шапках громко испрашивали «лишний билетик». А знаменитые артисты в шуме аплодисментов выходили на сцены переполненных залов, и публика жадно ловила каждое их слово, отыскивая в их монологах смело зашифрованную критику режима.
И единственное, чего действительно не хватало тогда тысячам москвичей для ощущения своего полного превосходства над миром, это так называемой «хаты» — своей персональной если не квартиры, то хотя бы комнаты, где можно принять подругу, выпить с друзьями или писать докторскую диссертацию.
Через какие-нибудь пятнадцать лет москвичи в темной, «демократической», насквозь криминальной и полуголодной Москве, больше похожей на Бейрут 1978 года, будут с изумлением и тоской вспоминать это время и ностальгически вздыхать по своему былому византийскому величию и порядку.
О, конечно, и в том имперском блеске взыскательный взгляд мог обнаружить объекты для критики или насмешки. Например, повсеместные кумачовые транспаранты и неоновые призывы: «Верной дорогой идете, товарищи!», «Коммунизм — наша цель!», «Береги хлеб — наше богатство!» и «Уходя из квартиры — выключай электроприборы!» Но кто обращал внимание на эти лозунги? Кто выключал электроприборы? Кто берег хлеб? Кто сетовал, когда в гастрономе исчезали венгерские цыплята по рупь двадцать за кило, но была болгарская тушенка по восемьдесят копеек? Кто возмущался, когда в пивных барах кончалось чешское пиво, а было одно «Жигулевское»?
Только диссиденты и жиды — вот кто!
Однако почти всех диссидентов, включая пособника империализма академика Сахарова, КГБ уже отправило на восток. А жиды сами уезжали на Запад, очищая воздух и жилплощадь.
И в одной из очередей отъезжающих стояла в тот день Анна Сигал.
Это была веселая очередь людей, которые еще не могли поверить своему счастью.
Их — ОТПУСТИЛИ!
Месяцами они жили в тайном страхе, что им откажут и что всю оставшуюся жизнь им придется прозябать на дне — дворниками, кочегарами, мусорщиками и подсобными рабочими с учеными степенями кандидатов и докторов наук. «Как этот Шульман — вы знаете? Он всего-то доктор биологических наук. Ну какие секреты в биологии? А его уже шесть лет держат в отказе!» — «Что биолог! Вы знаете артиста Герцианова? Спрашивается, какая секретность у артиста? Третий отказ! А я инженер-энергетик. Так я последний месяц ни одной ночи не спала! Две пачки седуксена съела!..»