И вдруг почувствовала, что взлетает. Медленно отделяется от своего сползающего на пол тела и всплывает сначала под потолок камеры, а потом, покружив под ним, еще выше, через окошко — наружу, над утоптанным и грязным снегом лагерной территории, над его бараками, столовой, корпусом для грудных детей, швейной фабрикой, складом готовой продукции, вышками охраны и кладбищем за колючей проволокой лагерного забора. И еще выше — над заснеженными лесами Мордовии, пораженными, как коростой, грязно-желтыми пятнами непромерзающих болот, проплешинами лесоповалов и неправильными квадратами мужских и женских лагерей в ожерельях из колючей проволоки. Выше, выше — сквозь тяжелые серые облака, за которыми — солнце! Как давно она не летала — с детства! И какая это свобода — стать невесомой и парить в небе! Зачем она жила на этой холодной, грязной земле с этими дебилами в формах офицеров КГБ, милиции и лагерных охранников? Зачем зависела от них, боролась с ними? За что? Разве нельзя вот так, без всяких разрешений КГБ, виз и милицейской прописки в паспорте полететь куда угодно — в Крым, в Европу, в Африку? Если человеку дано родиться на Земле, то по какому праву кто-то другой, такой же двуногий и двурукий, устанавливает какие-то границы, правила прописки, заборы из колючей проволоки? Нет, летать! Быть свободной от тяжести тела, от лагерного пайка, Стервы Ткач, полковника Крюкова и генсека Андропова!
Но куда она летит? В Крым, на родину? Но почему в Крым, если ее исконная родина совсем в другой стороне, в Северо-Восточной Сибири, где-то по соседству с Монголией, откуда Чингисхан погнал ее прапредков на завоевание Европы?
Зара остановилась. Опять этот давний вопрос, застрявший во всех ее студенческих блокнотах! Но кто же ответит ей? Бабушка? Да! Где-то здесь, среди облаков, она уже встретила однажды бабушку — давно, почти сорок лет назад.
— Бабушка! — крикнула по-татарски Зара и тут же увидела ее рядом с собой, совсем близко, словно вышедшую из соседнего облака.
Хотя волосы у бабушки были такие же седые, как когда-то, на ее лице не было морщин.
— Я тут, Зара.
— Бабушка, ты хотела мне что-то сказать перед смертью. Помнишь, ты поднялась на кровати, посмотрела на меня и хотела что-то сказать…
— Я помню. Я вижу, как это было. Ты тоже это видишь, правда?
— Да, бабушка, вижу.
— Я хотела сказать тебе, чтобы ты берегла мой амулет. Где он?
— Он там, внизу, на лагерном складе. С моими вещами, которые они забрали у меня при аресте.
— Тебе придется вернуться за ним.
— Я не хочу туда, бабушка! Я не хочу в лагерь! Я замерзаю в ШИЗО!
— Тебя скоро выпустят, совсем скоро. И ты возьмешь свой амулет, не забудь его!
— А зачем? Что это такое? Это твоя брошка?
— Ты узнаешь потом. Возвращайся на землю.
— Я не хочу, бабушка! Я хочу быть с тобой! Я хочу увидеть Асана. Как он?
— Он гордится тобой. Мы все гордимся тобой. Твой дедушка Батур и твой прапрадед Бешмет. Особенно Бешмет, корень нашего рода. Ты должна вернуться на землю и вернуть нам нашу родину, Крым. Так он сказал. Прощай!
— Подожди! Почему Крым, бабушка? Ведь до Крыма мы жили в Сибири, на Байкале! Бабушка!..
Но бабушки уже не было рядом с ней, она растворилась в облаке.
— Торопись! А то опоздаешь! — донесся до Зары ее — уже из облака — голос.
Зара глянула вниз. Там, сквозь просвет в облаках, она вдруг разглядела свой лагерь и в камере изолятора — свое тело, лежащее без движения на бетонном полу. Вокруг этого тела стояли охранники, лагерный врач, Стерва Ткач и полковник Крюков. Опустившись на одно колено, лагерный врач приложил зеркальце к ее открытому рту. Затем поднялся, отряхнул брючину и сказал Крюкову:
— Ни пульса, ни дыхания. Это конец. Как будем оформлять?
— Мне по кочану, как оформлять, — равнодушно пожал плечами Крюков. — Придумай какой-нибудь инфаркт, бля. Только по-быстрому! — И приказал охране: — На кладбище эту суку!
Зара заполошно ринулась сквозь облака вниз, в свое маленькое и бездыханное тело. Быстрей! Быстрей! Что он сказал, этот доктор? Ни пульса, ни дыхания? Значит, толкнуть сердце и послать кровь по венам! Да, вот так! А теперь — воздух в легкие! Давай, Зара! Оживай! На тебя же весь род смотрит, сам прапрадедушка Бешмет!
Тихий, но ясно слышимый вздох изошел из ее тела.
Охранники, уже взявшие ее за ноги, чтобы утянуть из камеры, испуганно отшатнулись.
И изумленно оглянулись шагнувшие за порог врач, Стерва Ткач и полковник Крюков.
Изо рта лежавшей на ледяном бетонном полу заключенной Бешметовой с шумом изошло еще одно облачко дыхания. И она открыла глаза.
— Далеко-далеко, на той стороне Шай-Дага, на самой его вершине, есть пещерный город и старая крепость Тохтамыш-хана. Что сказать о нем? Тохтамыш-хан — это мало сказать! Какой был хан? Не хотят глаза смотреть — такой страшный. Сам рыжий, тело шерстью поросло, голова как у барана, зрачки поперек глаз, таких глаз у людей не бывает…
— Мне страшно, бабушка. Не надо, чтобы так страшно.
— А ты крепись. Слушай. Богат был Тохтамыш. А где ты видела бедного хана? Все было у него. В его пещерах стояли сундуки с большими замками. Но, девочка, лучше не открывай ты те сундуки. Если откроешь, ослепнешь, подумаешь, что солнце украли и спрятали в сундук. А это не солнце, это золото и драгоценные камни. Только ты их руками не трогай, не надо. Липкие они от крови тех людей, у которых отнял их Тохтамыш. Много, много людей — больше, чем звезд на небе, — убил Тохтамыш, чтобы заполнить свои сундуки. Да ты и не увидишь те сундуки — стерегут их каменные пещеры, каменные стены крепости и каменное сердце Тохтамыш-хана.
Никого не любил Тохтамыш, ой никого. Но была у него в гареме девушка, звали ее Джаныке. И вправду она была Джаныке — душевная. Добрая была, ласковая, как ребенок, и красивая, как молодой месяц. Отца, матери у нее не было, а Тохтамыш купил ее в Бахчисарае, внизу, купил девочку и спрятал и растил для себя в своем гареме. И никто не знал, и сама Джаныке не знала, что в ее груди маленькой птичкой прячется болезнь. Росла себе Джаныке и не знала об этом.
Но однажды пришла беда на Тохтамыша. Сухое было лето, ни одного дождя. И тогда окружили его крепость враги, большое войско. Они били в даул, они кричали, они уже радовались — знали, что в крепости нет воды. А без воды как будешь жить? Уже люди стали умирать в крепости, а Тохтамыш не сдавался, жалко ему было своих богатств, злой, как дикий барс, ходил он за толстой стеной крепости, злой и страшный. И заставлял своих людей бросать камни вниз, на врагов.
— Думаете, я своими руками открою врагам ворота? — говорил он своим людям. — Нет! Если у меня камней не хватит, я ворота вашими головами забросаю.
Люди сначала боялись, а потом уже ничего не чувствовали, им было все равно. Без воды разве будешь жить? И стало тихо в крепости, никто песен не пел. У матерей из груди не только молоко — крови не выдавишь, и падали быстрее всех маленькие дети…