— Ка… какое сегодня число? — преодолевая боль, выдавила из себя Зара.
— Восемнадцатое мая, — ответил Акопян. — В этот день вас выселили из Крыма, правильно?
Зара закрыла глаза. Теперь это уже непреложно. В годовщину выселения татар из Крыма Мирза сжег себя, чтобы толкнуть, зажечь, поднять народ на новую борьбу за возвращение на родину. А она тут работает на власть, которая отправила в тюрьмы всех диссидентов и правозащитников, ее народ — в ссылку, а Мирзу — на костер!
Умереть! Умереть ей за это!
— Умереть нельзя, — вдруг сказал Цой.
Зара удивленно открыла глаза, но Цой уже повернулся к Акопяну, который спросил у него:
— Что ты сказал?
— Я Заре сказал: нельзя умереть, скоро вра сс и прилетят, ле сс ить будут, — объяснил ему Цой с улыбкой.
— Да вы что «умереть»?! — воскликнул Акопян, подходя к кровати и беря Зару за руку. — Даже не думайте! Мы вам и не дадим умереть! Вы же уникум! Я вызвал лучших московских специалистов по ожогам! Утром они будут тут! А пока, до их прилета, Цой вам снимет боль, я его попросил, мы с ним старые знакомые…
Только теперь Зара поняла, почему боль терпима, почему у нее нет болевого шока. Цой своим биополем снимает жар ожога, она даже чувствует приятную прохладу простыни под обожженным плечом.
— Отпусти ей руку, А сс от, ты мне ме сс ае сс , — сказал ему Цой.
— Может, мне совсем уйти? — обиделся Акопян.
— Да. Мне будет лег сс е.
— Хм! — хмыкнул от такой откровенности Акопян. — Но ты обещаешь, что не оставишь ее до утра? Я договорюсь со Свиридовым.
— Обе сс аю. Иди.
Когда за Акопяном закрылась дверь, Цой сказал:
— Очень хорошо. Теперь начнем работать по-настоящему.
Он произнес это настолько грамотно и без всякого акцента, что Зара изумленно открыла глаза.
Но губы Цоя были закрыты, а в узких темных глазах плясали лукавые огоньки.
— Зачем же вы… — начала было Зара, но он тут же перебил ее, не открывая рта:
— Замолчи. Нас слушают.
— Что?! — Теперь она изумилась вдвойне: и его манере говорить сквозь закрытые губы, и сути того, что он сказал. И тут же ясно услышала его спокойный голос:
— В твоей комнате два микрофона, и оба сейчас включены. Поэтому лучше молчи.
При этом он просто смотрел ей в глаза и чуть улыбался своими узкими корейскими глазами. Но она еще не врубилась, не поняла и спросила вслух:
— Как? Как вы это делаете?
— Я говорю с тобой мыслями, — прозвучал в ней его голос. — И ты отвечай мне мыслями, не трать силы.
«Действительно, — подумала она, — сейчас, когда такая боль во всем теле, произнести каждое слово стоит огромных усилий…»
— Не только, когда есть боль, — услышала она голос Цоя. — Любая речь — это трата энергии. Причем двойная.
— Почему двойная? — спросила она в уме, уже обращаясь не столько к Цою, сколько к его голосу, который говорил в ней.
— Потому что сначала мы тратим энергию, чтобы найти для мысли слова, а потом, чтобы выдохнуть их, — ответил он, и она перестала удивляться этому внеречевому обмену мыслями.
— Значит, нас слушают? Зачем? — спросила она.
— Здесь слушают все комнаты. Теленадзора нет, на это у них денег не хватит, зато микрофонами нашпигован весь Центр. Тебе еще больно?
— Нет. Почему-то боль исчезла. Как вы это сделали? Отключили нервные центры?
— Что ты! Это варварство фармакологии! Я просто лечу твои ожоги, заживляю раны и кожу. Ты поможешь мне, если совсем расслабишься. Можешь даже не отвечать…
— А на каком языке вы со мной говорите? — вдруг спросила она. — По-русски или по-корейски?
— Это хороший вопрос, — усмехнулся его голос. — Мы говорим по-татарски.
— Неправда! Вы не знаете татарский.
— Конечно, не знаю. И ты не знаешь корейский. Я говорю с тобой вне языка, я передаю тебе мысли. А ты их расшифровываешь на том языке, на котором думаешь. Это лишний процесс, он занимает массу времени, но иначе ты еще не умеешь.
— А почему я расшифровываю их вашим голосом?
— Это второй хороший вопрос! Молодец! Голос… Тут я помогаю тебе. Иначе тебе будет скучно, как будто ты говоришь сама с собой.
— Значит, по-вашему, слово затрудняет общение?
— Конечно. С тех пор как человек придумал слово, он выпал из природы. Подумай: птицы, звери и даже деревья общаются между собой экстрасенсорно, телепатически. И человек был включен в эту систему до тех пор, пока не выдумал речевой обмен информацией.
— Но ведь в Библии сказано, что «в начале было Слово».
— В начале чего? В начале сотворения мира и выхода человека из природы. И видишь, к чему это привело? Слово разъединило людей по языкам, оно помогает не столько передавать мысли, сколько скрывать их. Да оно и мелко! Если записать на бумагу наш разговор, он займет две страницы и все равно будет плоским, бездушным и безголосым! А телепатически я могу передать тебе миллионы бит информации в долю секунды! И даже показать тебе все, что хочу, — и реальный мир, который я видел, и свои фантазии.
— Покажите.
— Потом. Ты еще не готова.
— Ничего. Попробуйте. Пожалуйста! — почти кокетливо попросила она.
— Хорошо, — усмехнулся его голос. — Но только чуть-чуть. Я покажу тебе, где я родился. Видишь?
Это было невероятно, немыслимо, но она — увидела! Она увидела панораму гор, поросших кедровым и хвойным лесом и освещенных рассветным солнцем, встающим над морем. И это было не плоское двухмерное изображение, как на теле— или киноэкране, а объемная, натуральная картина, словно Зара просто перенеслась на вершину одной из северокорейских гор и видит все вокруг: высокое небо над головой, облака над зеленым морем вдали, камышовые крыши какой-то деревушки под горой, конусы соломенных шляп у мужчин и женщин на рисовом поле… А вблизи — движение воздуха сквозь иглы хвойных веток, блеск солнечных лучей на каждой из них. И слышит голоса птиц, беличий стрекот на соседней сосне, полет шмеля… И запахи! Головокружительно пахнет йодистым морем, хвоей и дымом кизиловых дров…
— Потрясающе! — воскликнула она. — Очень красиво! Как в Крыму!
— В Крыму? — спросил Цой. — Не может быть.
— Может! У нас еще красивее!
— Покажи.
— Я не умею…
— Ничего. Ты вспомни, а я увижу все, что ты увидишь.
Она вспомнила. Она вспомнила сразу все: сиреневый туман, который стелился с моря через Конское ущелье в то утро, когда их выселяли из Крыма. Последние дымы затухающих очагов над трубами их опустевших домишек. Запахи цветущего миндаля, кипарисов, лаванды и горных трав — их пьянящий и волшебный настой, от которого татарские мальчики и девочки взрослеют не в 14–16 лет, как русские на севере, а в девять и даже в восемь лет! И — поля алого мака на крутых боках Шай-Дага… И теплые ласковые волны на пляжах Алушты… И грунтовую дорогу, которая петлями взбирается ввысь под кронами горных сосен… И открывающуюся с гор панораму синих холмов и зеленого моря на горизонте…