– Но после его предупреждения ни китайцы, ни японцы уже не осмелятся! Да и евреи тоже…
– Ты думаешь? – Горячев усмехнулся. – А что, если не евреи нападут на пограничников, а наоборот? Если пограничники нападут на лагеря и начнут там расстреливать, результат ведь будет тот же, верно? Израильтяне ринутся спасать своих! А войдут за ними китайцы или не войдут – неважно. Удар с китайской стороны будет нанесен, и Стриж и Митрохин тут же ударят по Китаю. И развяжут войну. Потому что только война с Китаем может сейчас вернуть им армию и всех тех, кто перешел на сторону восставших.
– Ты хочешь сказать, что… через час все-таки начнется война с Китаем? – недоверчиво, но уже и со страхом произнесла Лариса.
– Максимум – через два часа, – сказал Горячев. – У Митрохина и Стрижа просто нет иного выхода. У них нет армии, понимаешь?
– А «спецназ»? А резервы? Ты же слышал, что он сказал…
– Он сказал! – начал злиться Горячев. – Если бы этот сукин сын был уверен, что войска резерва будут стрелять в народ, он бы давно расстрелял весь Урал, включая свою мать и сестру! В том-то и дело, что у Стрижа есть армия, и нет. Половина разбежалась, а остальные… Где гарантии, что, выйдя из казарм, офицеры и солдаты этого резерва тоже не начнут брататься с восставшими? Не забудь, что в армии тысячи офицеров, которые обязаны своей карьерой мне! Мне, а не Стрижу и Митрохину! Это я выгнал из армии всех брежневских старперов, а молодым освободил места! Даже если половина из них – скоты и не помнит этого, то вторая половина – помнит! И они шатаются, они могут пойти с народом против Стрижа! Но если начать войну с Китаем, то все – верные и неверные, преданные и диссиденты – все, все пойдут спасать Россию под руководством Стрижа и Митрохина! А тут как раз такой прекрасный случай – евреи у китайской границы! Вечно эти евреи!…
Лариса смотрела на мужа в изумлении. Такого длинного монолога она не слышала уже больше года. Но, господи, что он говорит? Война с Китаем! Через час!
– Миша, ты в своем уме? – спросила она тихо.
– Я-то в своем уме… – шмыгнул простуженным носом Горячев, вяло и трудно встал с кресла и прошаркал валенками к камину, подбросил в огонь два последних березовых полена. – А вот Стриж и Митрохин – безумцы! Просрут Россию и миллионы поубивают, лишь бы остаться у власти… – он подошел к замерзшему окну и громко застучал в покрытое инеем стекло. Обычно на этот стук приходил из караульной сторожки один из узбеков-охранников, спрашивал «чыво надо?», и Горячев или Лариса просили солдата внести с улицы дрова.
– Не стучи, их там нет… – сказала Лариса.
– Кого нет? – спросил, недоумевая, Горячев.
– Солдат. Они еще днем сбежали все…
– Куда сбежали?
– Куда! Куда! Куда все солдаты сейчас сбегают – по домам. Они ж не такие умные, как ты! Откуда они могли знать, что будет война с Китаем?
Горячев замер у окна, осмысливая ее слова. Еще несколько минут назад все, что он слышал о восстании на Урале, о дезертирстве солдат из армии и даже вся эта речь Стрижа по телевидению казались ему происходящими где-то в ином пространстве, не имеющем отношения к их нынешней жизни. Он так свыкся со своей изоляцией от мира, что и сам изолировал от себя этот мир. И даже то, что охранники этой дачи такие же солдаты, как и тысячи тех, кто бежит в эти дни из армии, – эта простая мысль не приходила почему-то ему в голову.
– А… почему… ты… мне не сказала?
– Что?
– Что они сбежали…
– А зачем? Ты пойдешь их догонять? – насмешливо сказала Лариса. – Или мы пешком пойдем в Москву?… – тут она осеклась, потому что Горячева уже не было в комнате: он вдруг бегом выскочил во двор, даже не закрыв за собой дверь. Вечерняя поземка тут же стала задувать в комнату снегом, пламя в камине заметалось, Лариса подошла к двери и замерла на пороге, в изумлении и даже с ужасом наблюдая за стремительной трансформацией мужа. Он, этот лысый старик, еще три дня назад не встававший с кровати от слабости, уже бежал к дому со стороны пустой сторожки охраны, и на глазах у Ларисы буквально в считанные секунды, которые занял у него этот пробег, он из ветхого, шаркающего, согнутого старика превращался в крепкого, прямого мужчину шестидесяти с чем-то лет – с широко развернутыми плечами, выпяченной вперед грудью и ликующим лицом.
Лариса не могла поверить своим глазам: он враз сбросил с себя не шестнадцать месяцев, а шестнадцать лет!
А Горячев уже взбежал на крыльцо, подхватил Ларису на руки, убрал со своего пути, вбежал в дом и стал торопливо одеваться – пальто, шапку…
– Куда ты?
– Быстрей! Быстрей! Одевайся!
– Куда?!
– Туда! Туда! Не знаю! Мы пойдем по дороге! Мы найдем людей! – говорил он совсем так, как персонажи Чехова в «Вишневом саду» – мистически, как лунатик.
– Ты с ума сошел! Там ночь, метель! – она заступила ему дорогу. – Я тебя никуда не пущу!
Он снова поднял ее и попробовал переставить в сторону, как переставляют вещь, мешающую пройти. Но Лариса крепкими, привыкшими к вязке руками ухватила его за пальто.
– Идиот! Куда ты пойдешь?! В Москву? Они же убьют тебя!
– Не в Москву, а в Свердловск! Как ты не понимаешь! Сейчас в мире есть только один человек, который может остановить войну с Китаем и спасти Россию! И этот человек – я! Мне только нужно добраться до ближайшего телефона! До аэродрома! Ты понимаешь? Эти охранники, уходя, отрезали в будке телефон! Но именно поэтому сюда в любую минуту примчатся гэбэшники! Все! Пусти! Мне некогда! – он оттолкнул ее так резко, что она упала. Но он даже не подумал поднять ее. Он просто спрыгнул с крыльца и почти побежал прочь – в метель, к открытым воротам, освещенным раскачивающимся фонарем.
…Через десять минут, когда она догнала его на пустой и темной зимней дороге, они услышали в задраенном тучами небе низкий рев вертолета. Мигая сигнальными огнями, вертолет летел в сторону дачи. Горячев резко столкнул Ларису с лесной дороги под ветки деревьев и сам упал рядом с ней в сугроб.
– Ты псих! Идиот! Сволочь! – плакала Лариса, лежа в снегу. – Наполеон сра…!.
Он проводил взглядом удаляющиеся по направлению к даче огни вертолета, резко поднялся, дернул жену за руку:
– Пошли! Бежим! Тут аэродром рядом! Ты слышишь?! Действительно, слева, за деревьями, был слышен дальний шум реактивных двигателей. Лариса вскочила и поспешила за мужем не столько в силу преданности ему, сколько от страха остаться одной в этом глухом лесу. А он, уже не выходя на дорогу, шагал прямо на шум аэродрома – по сугробам, через завалы какого-то лесного сушняка. Падал, вставал и снова шел. Лариса, вспотев, с трудом поспевала за ним, стараясь ставить свои валенки в глубокие следы мужа.
Тут у них за спиной снова послышался вертолетный гул. Теперь вертолет на бреющем полете шел от дачи вдоль лесной дороги, высвечивая эту дорогу мощным прожектором. Но метель уже замела следы беглецов, а сами беглецы в глубине леса снова нырнули в сугроб, под широкие ветки разлапистых сосен. И вертолет ушел дальше, в ночь.