Московская синагога на улице Архипова сейчас представляет собой довольно тихое место даже во время еврейских праздников. Ну, собирается сотня-другая евреев и молятся тихими голосами, по-голубиному раскачивая головами взад и вперед. Но в том 1979 году московская синагога была единственным в СССР местом, где евреи имели право собираться публично и именно как евреи, а потому и синагога, и особенно прилегающий к ней покатый квартал улицы Архипова стали еврейским Гайд-парком, клубом и местом закваски всех и всяческих слухов, анекдотов и новостей. Здесь постоянно роился улей ужасно энергичных, оживленных, нервных, вздрюченных мужчин и женщин, которые разговаривали между собой старательно приглушенными голосами, но при этом отчаянно жестикулировали и постоянно оглядывались по сторонам. Они составляли какие-то списки, обменивались «совершенно достоверными» сведениями «оттуда» (палец кверху), диктовали новичкам, что нужно «для венского чемодана», что «для римского» и что пропускают на Брестской таможне, а что в Шереметьево. Они знали, какое пособие «на подъем» дают семейным в Голландском посольстве, сколько отказов было в прошлом месяце и сколько будет в следующем. И самое главное, они совершенно точно знали, когда прекратится эмиграция. «Осталось максимум три месяца! Это предел! Потом, перед Олимпиадой, все закроют! Кто сейчас не подал – все, застрянет на три года! А если Брежнев отдаст концы, то вообще крышка! Вы что думаете – Романов или Андропов будут евреев выпускать? Сейчас! В другую сторону!»…
Постояв на Архипова всего с полчаса, Яша заразился этой лихорадкой. И действительно, что тянуть? Чего ждать? Ехать – так ехать!
Правда, было два обстоятельства. Первое – родители. Отец, конечно, потеряет работу, у него секретность, он работает инженером по технике безопасности Казанской железной дороги и, таким образом, знает точные координаты всех железнодорожных мостов от Москвы до Волги. Почему в эпоху космической фотосъемки эти координаты продолжают оставаться государственным секретом и почему на всех географических картах, выпускаемых в СССР, координаты всех мостов, железных дорог и аэродромов по-прежнему, как в эпоху Сталина, смещены, это, как говорится, «другой вопрос». К тому же отец и сам его подталкивает к отъезду – «езжай, пока не женился, только скажи мне, как решишь, чтобы я успел с работы уволиться…». А вот второе обстоятельство было куда щепетильнее, и Яша, сколько ни прислушивался к разговорам в толпе, все никак не мог найти ответ на мучивший его вопрос. Наконец, не выдержав, он изловил, как ему казалось, подходящий момент и обратился к старому бородатому еврею – синагогальному служке, который торчал в двери синагоги, не принимая участия в общих разговорах.
– Извините, вы не скажете, как мне найти резника?
– Что? – Еврей приложил ладонь к своему волосатому уху, и Яша тут же пожалел, что выбрал этого глухаря.
Но делать было нечего, и он сказал чуть громче:
– Резник. Я ищу резника…
– Обрезание? – переспросил старик.
И тут же от толпы повернулась к ним женщина с заостренным лицом и категорическим тоном объявила:
– Без обрезания в Америку не пускают! Только в Израиль! Там делают обрезание прямо в аэропорту за счет «Сохнута». А «прямиков» проверяют на обрезание в Вене и отсеивают необрезанных как гоев…
Яша ужасно покраснел, но тут старик служка взял его за руку и завел в синагогу.
– Адрес, – сказал он.
– Какой адрес? – не понял Яша.
– Твой адрес. Домашний. Для резника.
– Нет, я это… я еще не решил… – стушевался Яша.
– А что тут решать? Что у тебя – на носу не написано, что ты аид? Как отца звать?
– Аркадий.
– Это по-советски. А по-нашему?
– Аарон…
– Так. Обрезан?
– Конечно.
– А мать как звать?
– Римма…
– А при рождении ее как назвали?
– Ривка.
– Ну, видишь! Ты же чистый аид! Говори адрес, не бойся.
Яша назвал свой адрес и телефон, и через два дня, вечером, к ним действительно пришел резник – толстый лысый еврей с длинными завитыми бакенбардами, огромной рыжей бородой и одетый во все черное – черный костюм, черная широкополая шляпа и черные туфли. В руке у него был черный чемоданчик с медицинскими инструментами, тфелином, Торой и молитвенником. Яша впервые в жизни увидел хасида – у него оказались пухлые конопатые руки, веселые командные интонации и высокий громкий голос: отцу он приказал читать по молитвеннику «Шма, Израэл!», мать выставил из комнаты на кухню, Яше намотал на лоб и на левую руку черные кожаные ремешки тфелина, а когда Яша спросил: «Что это – общий наркоз?», звучно рассмеялся и велел повторять за ним непонятные слова: «Барух… Ата… Адонай… Элохейну…»
Яша послушно повторял, не теряя надежды на наркоз.
Но наркоза не было – ни общего, ни местного. «Ты что? Неужели можно колоть в такое место?!» – возмутился хасид, а вместо общего наркоза налил Яше бокал красного вина, приказал выпить и лечь в кровать. Потом долго мыл руки, скороговоркой прочел, закрыв глаза, какую-то молитву и…
Когда все было кончено, забинтовано и боль чуть-чуть отошла, Яша услышал, как хасид поздравляет родителей и говорит, что дней пять Яша ходить не сможет, придется полежать в постели. «Пять дней! – испугался Яша. – А кто же мне даст больничный? Что ж ты раньше не сказал?»
Он хотел возмутиться вслух, но боль в паху была еще такой, что сил на возмущение не было.
А на шестой день, когда он снял бинты и уже стал ходить по комнате, испытывая при каждом шаге боль от трения заживающей кожицы о штаны, за ним приехали сразу три санитара, врач и два милиционера. Они вломились в квартиру так, словно должны были брать медвежатника или вооруженного бандита. «Стоять! К стенке! Руки за голову!» – закричали они родителям, а на Яшу стали натягивать смирительную рубашку.
– Минуту! В чем дело? За что? – начал вырываться Яша.
– Молчать! Мы органы власти! За сопротивление властям!..
Скрутив ему руки длинными рукавами смирительной рубахи, они выволокли Яшу на улицу и сунули в «стакан» арестантского черного «ворона». В «стакане» было тесно, темно, морозно. Машина тут же тронулась, и от тряски тело стало биться о стальные ледяные стенки, а выхлопные газы, которые задувало сквозь щели из выхлопной трубы, дурманили голову. И все-таки он успел заметить, что сначала его везли к центру, а затем свернули на Садовое кольцо. Но на Зубовском бульваре ему стало так плохо, что он уже ничего не соображал, и когда машина, миновав какие-то ворота, въехала в заснеженный двор и стальные дверцы черного «ворона» распахнулись, Яша просто кулем вывалился на снег. От этого удара он чуть пришел в себя, попытался вскочить, очумело хлопая глазами, но вскочить с завязанными за спиной руками не удалось, и он, оскальзываясь, снова больно плюхнулся лицом в жесткий и грязный снег.