– А сеструха где ж, Анька? – перебил его Гурьянов.
– Чего? – недослышал старик.
– Я говорю, Анька где, сестра? – почти в ухо крикнул ему Гурьянов.
– Отец-то? – спросил старик. – В лесе, не дай бог, где ж ему еще быть-то? Бобров кормит. Он теперь и за меня лесник, и за себя, чай, егерь.
– Тьфу ты! – огорчился Гурьянов и крикнул старику что есть мочи: – Я тя про сестру спрашиваю, про сестру!
– Маньку я подоил, я… – согласился старик. – А про сестру-то слыхал свою, не дай бог? В город ее увезли, замуж вышла. На Маковее жених приезжал, тогда и проводили. Ничо жених, токо Анька ваша повыше его, а он ростом пониже, пониже.
– А поесть нечего? – снова крикнул Гурьянов. – Поесть?
– А кто его знает, в какой город. Мать, поди, знает. А ты бы это… ты бы мать встрел на тракте, молодой, чай, здоровый.
– Ладно, – вздохнул Митя. – Встречу.
И уже собрался отойти от старика, но за спиной Манька стояла, наткнулся на нее. А старик сказал все тем же бабьим голосом:
– Дак куда ж собрался? Поешь сначала.На тракте у бензоколонок заправочной станции толпились дюжие грузовики и элегантные легковушки.
Гурьянов сидел в стеклянном павильоне, именуемом ресторан «Дорожный», – здесь, помимо борщей, гуляшей и компота, торгуют пивом и спиртным. Посетителей много, но шофера и проезжий люд подолгу не засиживаются.
Отхлебывая пиво из кружки, Гурьянов сквозь стеклянную стенку павильона поглядывал на шоссе. Там, рядом с заправочной, стоял бетонный столбик с козырьком – остановка автобуса.
По шоссе, натруженно гудя, проносились многотонные «МАЗы», «ЯЗы» и «КРАЗы», бесшумные «волги» и «москвичи». Изредка какая-нибудь машина причаливала к заправочной, а большинство утекало мимо, унося с собой в разные концы тракта неизвестную жизнь и неизвестные цели.
За соседним с Гурьяновым столиком пятеро водителей доедали по второй порции гуляша, и молодой парень, продолжая какой-то спор, настойчиво доказывал:
– Нет, подожди. Мы им технику даем? Даем. Продукты даем? Даем. Людей своих, специалистов – тоже посылаем. А они нам что? Сок манго. Добрые мы, вот что я те скажу. Ух ты! – Он всем корпусом повернулся к стеклянному проему павильона, за которым остановилась бежевая «Волга».
Из «Волги» вышло роскошное существо женского пола примерно двадцати лет от роду. Грациозной походкой это неземное существо направляется в ресторан и чуть придерживает шаг у двери, чтобы поджарый и элегантный, лет 26 спутник – хозяин «Волги» – успел открыть ей дверь. И едва существо перешагнуло порог ресторана, как здесь стало совершенно тихо и все взгляды сошлись на девушке, как прожекторы на иноземном самолете. Даже есть перестали.
И не то чтобы из всех сидящих в зале глаза этого существа особо выделили Гурьянова, но все же на какую-то почти неуловимую долю секунды взгляды их встретились… или – или это просто ему показалось.
Тут внимание Гурьянова отвлек причаливший к остановке рейсовый автобус. Из автобуса вышли пассажиры, потом появился мешок, торшер и уже следом – Митина мать. Невысокая, в старом жакете и допотопном платье, она взвалила мешок на спину, другой рукой подхватила новенький торшер и не спеша двинулась к проселочной дороге, что рукавом отходила от шоссе.
Гурьянов вышел из ресторана, стоит, ожидая мать, но она проходит мимо, думая о чем-то своем.
– Мама! – говорит он ей в спину, говорит негромко, и она останавливается, боясь повернуться.
Так стоят они с секунду, если не больше, когда Гурьянов произносит снова:
– Мама…
Она повернулась и тяжело опустила мешок.
– Митя! – И задохнулась.
Дверь ресторана открылась, и неземное двадцатилетнее существо женского пола грациозной походкой шествует мимо них, мимо припавшей к Митиной гимнастерке матери.
– Ну, будет вам, мама… – почему-то смущаясь перед незнакомой ему девицей за эту картину и за немодный мамин наряд, говорит матери Гурьянов и полунасильно отнимает ее от своего плеча. Помимо его воли взгляд его провожает это неземное существо – девица села в кабину «Волги», машина плавно отчалила от обочины и умчалась вдаль по шоссе.Мать готовила баню, бросая на сына веселые и изучающие взгляды. Суетится, даже лавку зачем-то поскребла и принесла свежее белье и простыню махровую, арабскую, новенькую. А из подпола вынесла и поставила тут же, в предбанничке, грибочки маринованные, маслята, огурцы солененькие, свежий городской хлеб и иностранную бутылку «Клаб-99». Сама же и налила сыну в рюмашку.
– Вам тоже, мама, – сказал Гурьянов.
– А как же! Только я водочки, а тебе вот! – Она даже с некоторым хвастовством кивнула на иностранную бутылку. – Я как в магазине-то увидела, сразу решила – это к Митиному приезду. Загадала даже – ты приедешь, а я тебе баньку натоплю и сама рюмку поднесу – с приездом. И все сошлось! Да. А отцу ведь наказывала дома сидеть – так нет. Теперь только затемно будет… А ты на отца стал похож, Господи!.. – Она зачем-то опять настраивается заплакать, но Митя спросил:
– Анька-то пишет что?
– Одно письмо уже есть, ага, – как-то просветленно подхватывает мать. – Устроилась она там. Продавщицей. К себе зовут, в гости, но я так раскинула – зачем мешать молодым? У меня теперь про тебя забота. Старик Недайбог все допытывал – когда сменщик приедет. Ему в лесхозе пенсию назначили, семьдесят рублей положили, а оформить нельзя – лесник, заменять кем-то надо. – Она готовит баньку, а сама говорит быстро, на какой-то напряженной струне. – Мы тут неплохо живем, ты не думай. А скоро совсем шумно будет – в лесхозе новый директор, звероферму удумал у нас построить – на воде ондатру разводить, а на бережку норку. И в доме-то у нас все есть, отец хотел и теленка взять, а я говорю: как Митя приедет – телевизор купим…
Митя усмехнулся:
– А торшер-то зачем купила?
– А тоже тебе. Я тебе комнату как в городе сделаю. Или уедешь? – Она и вопрос бросила быстро, будто вскользь, но сама вся напряглась, ожидая ответа.
– Не знаю. Путевка у меня. На стройку. У нас половина роты путевки взяли. – Он словно извинялся.
– Значит, уедешь… – Мать вся опустилась – руки, плечи. – А то бы остался, а? Женишься – ведь целый дом твой. И лес – ты же лес любил. Зачем тебе ехать? С отцом бы вдвоем как хорошо. Захотел в городе погулять – он тебя завсегда подменит. А старик Недайбог какой уж лесник? Он уже леса не слышит. Может, подумаешь, Митя?
– Я же сказал – не знаю! – нервно ответил Митя, чувствуя ее правоту и оттого еще больше злясь. – Вечно вы!..
– Ну ладно, ладно, – сразу отступила мать. – Я ж так только, к слову. Давай мы это… За приезд твой…Низкий туман укрывал озеро. Осеннее солнце млело за ним, медленно разогреваясь.
– Майор меня на сверхсрочную просил остаться, ага, звание обещал, нет – правда…
Они завтракали втроем – отец, Митя и мать. Митя сидел у окна, рассказывал, мать ловила каждое его слово, а отец чуть посмеивался болтливости сына, но слушал. На стене висела старая свадебная фотография отца с матерью, и между тем, молодым отцом, и Митей действительно было какое-то сходство.