– Быстрей! Джуди!
Она упала, плача. Сил больше не было. Он пробежал еще несколько шагов, оглянулся, увидел, что она лежит, и вернулся к ней прыжками.
– Вставай! Вставай! – дернул он ее за ворот кофты.
– Не могу… не могу…
– Вставай! Бежим! Ты не знаешь, что сейчас будет! – он схватил ее за ворот кофты и волоком потащил за собой.
Не силой мускулов, а жилами, нервами, обостренным сознанием не пережитой, а еще предстоящей опасности, он нес обхватившего его за шею мальчишку и волок по земле, по камням Джуди. Она, как щенок, только перебирала по земле окровавленными руками и коленями, крича от боли:
– Отпусти меня! Отпусти! Leave me! Please!!!.. [22]
Но он не отпускал. Она решила, что он просто сошел с ума. Эта мысль испугала ее больше пережитого ужаса боя, и она, с неизвестно откуда взявшейся силой, вдруг рванулась в сторону. Так тонущий делает на глубине последний, уже бессознательный рывок к жизни. Вырвавшись из рук Алексея, она откатилась в сторону, вскочила на колени, выставила окровавленные руки вперед и закричала, оскалившись, как зверек:
– Не подходи! Leave me!!
Тяжелый гул в небе заставил их обоих повернуть головы.
– Идут! Я говорил! – крикнул Алексей. – За мной, Джуди!
Огромными прыжками он рванулся в сторону какой-то расщелины в скале. Джуди, еще не понимая, что сейчас должно случиться, но осознав, что Алексей все-таки не сошел с ума, побежала за ним, в недоумении и страхе оглядываясь на стремительно нарастающий тяжелый гул в небе. Алексей нырнул в расщелину в скале, оставил там ребенка, буквально оторвав его от себя, выскочил навстречу Джуди, схватил ее за руку:
– Сюда! – и втолкнул ее в расщелину. – Все! Замри! Это наши!.. Ну, наши – не наши, советские! Сейчас начнется! Маму забудешь!.. – он потащил Муслима поглубже в расщелину и сел там, изнемогая, с трясущимися от слабости губами. – Сюда!.. – слабо позвал он Джуди.
Она поползла к ним на четвереньках.
И тут же за ее спиной, в проеме расщелины темное небо вдруг осветилось ярким, неживым, люминесцентно-серебряным светом.
– Ос-свещение пов-весили, с-суки! – заикаясь, хрипло выдохнул Алексей. – Ну, держись теперь, Муслимчик!.. – и он опять крепко прижал к груди всхлипывающего малыша.
Сбросив осветительные, на парашютах бомбы, советская авиация залила горы почти дневным, только мертвым светом. И – началось.
Такого Джуди не видела даже в фильме Фрэнка Копполы «Апокалипсис нау». Тяжело ревущие бомбардировщики заходили в крутое пике, сбрасывали бомбы на скалы, окружающие атакованную афганскими партизанами колонну. Следом за ними ныряли еще ниже к земле построенные «этажеркой» вертолеты, поливали взорванные скалы и землю напалмом, зажигательными снарядами, ливнем пулеметного огня. В этих взрывах, в этом огне, под бело-мертвым небом горело все – земля, камни, скалы.
Джуди беззвучно молилась сухими черными губами. Но она знала, что они не выживут. Ни она, ни Алексей, ни Муслим, ни афганские партизаны. Выжить в таком аду было немыслимо.
Половину следующего дня они проспали. Но это не был освежающий сон просто усталых людей. Это было тяжелое забытье, глубокий обморок. Так израненная штормом чайка камнем падает на спасительную кромку берега и лежит мертво, оглушенно – комок истерзанных перьев, который подмывают и волокут по песку пенистые волны прибоя…
В этом глухом забытье тело Джуди ощутило, что что-то тревожит его – не то царапает, не то щекочет шею. Рука бессознательно, рефлекторно, медленно-заторможенным жестом стряхнула это нечто с шеи. Но через несколько минут такое же царапанье-щекотанье ощутило ее плечо. Тело приказало глазам открыться. Глаза скосили зрачки к плечу. И в тот же миг мозг проснулся и приказал телу замереть.
По ее плечу медленно полз большой, величиной с ладонь, скорпион.
Джуди завороженно, не дыша, следила глазами за его неспешным движением. Рядом, в обморочном сне лежали в обнимку Алексей и Муслим. А вокруг, за расщелиной скалы сиял новый весенний день. В высоком небе парили над горами белые перистые облака и ослепительно-свежее солнце. Несильный ветер шевелил на крутых горных склонах скудную, но чистую траву, красно-бордовые лепестки горных маков, крохотные бело-зеленые лапки эдельвейсов. В стерильно-прозрачном воздухе летали большие белые бабочки и трещали цикады. По теплым камням проворно сновали ящерицы. Мир продолжал жить так, словно ничего не произошло прошлой ночью – не было никакой стрельбы, взрывов, смертей, убийств, огня, ада. Не было крови, горящих людских тел, взлетающих в воздух кусков человеческой плоти.
Солнечный, живительный, прозрачный весенний день стоял над миром.
По телу Джуди – от плеча через шею к другому плечу – медленно полз скорпион. Остановился перед пульсирующей на шее жилкой, рассмотрел ее внимательно, деловито переполз через нее и двинулся дальше. На втором плече его явно озадачила глубокая, с запекшейся кровью и грязью царапина. Он решил обойти ее. Обошел и, так же не спеша, медленно пополз с тела Джуди на землю.
И в ту же секунду Джуди вскочила, истошно крича:
– А-а-а-а!.. Аа-а-а-а!..
Этим криком можно было и мертвого поднять из могилы.
– А-а-а-а!..
Алексей ошалело вскочил на ноги.
– В чем дело?
– А-а-а-а! – кричала Джуди в истерике, прижавшись спиной к стене расщелины и показывая пальцем на ползущего по земле скорпиона.
Алексей нагнулся, пальцами взял скорпиона за высокую серую спину.
– Это же скорпион… – сказал он с явным недоумением.
– Да!.. Да!.. Скорпион!! Скорпион! – крикнула Джуди со слезами.
Алексей недоуменно пожал плечами, пошел со скорпионом к выходу из расщелины и выбросил его далеко за камни. Потом потянулся, почесал себе бок и удивленно оглянулся – Джуди, сидя на земле под стеной скалы, рыдала. Это был какой-то истерический плач – с неостановимым потоком слез, соплей, вздрагивающими плечами. Все, что она пережила прошедшей ночью, и все, что она пережила за время своих скитаний по России, выходило теперь из нее в этом плаче.
Алексей подошел к ней, присел рядом на корточках и стал гладить по голове.
– Ну хорошо… Ладно… Ну, подумаешь – скорпион! – говорил он негромко. – Ну, поплачь… поплачь…
Муслим, наконец, тоже проснулся, сел, протер грязными кулачками заспанные глаза, удивленно уставился на Джуди. Этот трехлетний мальчик, прошедший через советский интернат, был и так не по годам взрослым, а за эту ночь он повзрослел еще вдвое – какое-то новое, недетски скорбное выражение появилось теперь на его лице.
– Я не могу… Я не могу больше… – раскачивалась в плаче Джуди.