– Да уж чую – радости немного будет… Но ведь и случись что серьезное с хранилищем – еще же хуже вылезет? Может, хотя бы, ничего пока не объясняя, от них вертушку за последней партией пораньше вызовем? Еще ведь по графику больше недели до очередной выемки?

– Как это – пораньше? А чем мы это аргументируем? Да что бы мы тут с тобой ни придумали – они в любом случае заподозрят неладное. Это уж как пить дать. Так что давай пока не будем лучше нагнетать обстановку. Нам это совсем не нужно. Особенно сейчас. После этого срочного заказа. Подождем еще, посмотрим. Ну, уж если действительно твои опасения подтвердятся – тогда, конечно, придется докладывать. Ничего не поделаешь. А пока, я думаю, с этим можно и повременить.

– Ну, не знаю, не знаю, – с большим сомнением в голосе проговорил Гирейчук. Обычно уверенный в себе, сейчас он выглядел совершенно растерянным. – Тебе-то, конечно, что? Это с меня, случись, спрос – в первую очередь. Если узнают, что имел на то основания и не доложил вовремя – шкуру спустят начисто. В прямом смысле. Лоскутом и без подрезки. А не просто там, как тебя – без мыла малость поимеют.

– Ну, а с этими кавказцами-то что? – старательно увел разговор в сторону Бельдин.

– Да тоже пока ничего хорошего. Объясняют, что этот твой лепший кореш Арутюнян их сюда направил присмотреть.

– За кем? За мной, что ли?

– Да чтоб он за тобой приглядывал, когда вы с ним и так почти что каждую неделю видитесь? За Мостовым твоим. А вдруг действительно появится. Но это, думаю, еще не все. По крайней мере, не до донышка. Надо бы за них как следует-то взяться. Со всем старанием. Может, скополамин [60] попробуем?

– Ни в коем случае! Ты что, Виталя?! Они же после этого уже ни на что не годны будут, понимаешь? Законченные доходяги. А нам опять потом нормальных мышей искать? И где? Одна же пьянь кругом.

– Ладно, Леш. Тебе виднее. Ты же у нас спец в этом деле.

– Нам необходимо с этим срочным заказом разделаться как можно быстрее. Он нас сейчас с тобой буквально по рукам-ногам вяжет. Разделаемся и тогда уже вздохнем спокойно. И опять, даст бог, все наладится. Но для этого мне срочно в город надо… Так что у нас на завтра?

– Завтра, Леша, будет завтра. Сейчас там люди камеры поставят. Сигналку в наиболее вероятных местах. А с рассвета опять вертушку отправлю. Будет день – будет пища. Так что ты? На этих черных сейчас смотреть будешь?

– Попозже. Сейчас и без них забот хватает. Попробуй там их еще раз покруче потрясти. Может, что-то еще полезное выложат.

– Да у моих ореликов на это тямы не хватает. Никакой фантазии, кроме как в рожу пятками стучать. А здесь скотинка тонкая нужна. С поганым вывертом.

– А сам?

– Ты чё, бля?! Ты меня явно, Лешик, с кем-то путаешь? А явно путаешь! Я – офицер. Меня воевать учили. И убивать, естественно. Но только не жилы рвать. Да и мне ведь за это никто не платит…

– Заплачу, Виталя, заплачу. Поверь – доволен будешь.

Гирейчук промолчал. Посмотрел на Бельдина угрюмо и ненавидяще, играя желваками. Так что тот невольно отпрянул, как ошпаренный.

– Ну, все-все! Извини. Считай, что пошутил, – мелко завибрировал Алексей Константинович. – Извини, Виталь. Ей-богу, не хотел тебя обидеть. Так просто вырвалось.

«Вот же чистоплюй мерзопакостный! – мысленно возмущался Алексей Константинович, оставшись в одиночестве. – Его, видишь ли, только воевать учили! И откуда, скажи на милость, такая редкая щепетильность у законченного питекантропа? Да просто диву даешься! Да ты мне затем и нужен, чтобы в дерьме копаться. А если потребуется, то и жилы рвать. Со всем остальным я и сам, без тебя, любезный, вполне управлюсь».

САЗОНОВ

«Еще пару недель и – опять зима! Опять этот сволочной кладбищенский снежище – по колено. Холодрыга жуткая. Каток – под ногами. Да что вообще может быть хуже, чем темнющее стылое зимнее утро? Ничего, пожалуй».

Андрей Степанович передернул озябшими плечами. Поднял повыше воротник плаща. Затянул намертво шарф на шее. Ускорил шаг.

«Как ни хотел, а машину выгонять придется. Сегодня с самого утра немало разъездов предстоит. А на служебном переломанном «уазике» много не наездишь. Его и так на части рвут. Один-единственный на ходу остался».

Свернув с дороги на узкую темную тропинку, ведущую к гаражным боксам, выругался в голос: «Еще и восьми нет, а фонари опять потушили! Только деньги за освещение драть горазды! А какое это, к черту, освещение, если каждое утро приходится в такой кромешной темнотище по ямам ноги бить?!»

Включил фонарик, зажал его под мышкой. Достал связку ключей из кармана. Долго мучился, перебирая, пока нашел верхний. А потому пихнул в прорезь замка почти не глядя и промазал. Уронил тяжелую ключницу. Нагнулся. Нашарил – под ногами. Поднял. Начал разгибать моментально затекшую спину.

– Стой и не дергайся! – Сзади между лопаток грубо ткнули чем-то тупым и твердым.

Помедлил пару секунд и, резко развернувшись, хлестко светанул незнакомцу по глазам.

– Убери фонарик, блят! – Его схватили за кисть руки, с силой вывернули вверх. Сграбастали за воротник плаща, потащили куда-то в темноту. Оказалось – в машину. Здоровенный джип с высокой подножкой. Грубо впихнули на заднее сиденье. Сжали плечами с двух сторон.

Зажегся свет в салоне… Четверо крепкорожих небритых кавказцев в кожаных куртках. Двое – по бокам и еще двое – на передних сиденьях.

– Вы, вообще-то, соображаете, что делаете? – спросил Сазонов. – Это же чистая сто двадцать шестая, часть третья? До двадцати лет. А если все учтут, то и до конца своей поганой житушки – в «Белом лебеде» [61] на полусогнутых.

– Ты меня тут, прокуратура, не пугай! Я твою маму имел, да! – злобно зыркнул на него, обернувшись с переднего, рядом с водительским, сиденья широкоскулый кавказец лет тридцати, по-видимому, старший среди нападавших. – И вообще, пока свой рот вонючий закрой. Понял? Когда приедем – петь будешь.

– Вай, какие гости ко мне! – причмокивая, издевательским тоном запричитал Арутюнян. – Вай какие гости! Проходи, дорогой. Не стесняйся. Садись. Чай пить будем. Разговаривать будем. Позавчера ты меня к себе вызывал. Теперь я тебя – вызываю. Да, Ашот-джан? Правильно я объясняю?

– А правильно, да, – не отрывая глаз от зажатых в руке четок, обронил старший брат, развалившись на диване. – Мы его болтовню сегодня сами слушать будем. Не ему же одному трепаться.