– Серега, ты че из подвала-то вылез? Надоели эти курочки?
Никита недоумевал, выходит, все в этом доме посвящены? Он ворвался, словно бешеный ураган, попал пяткой в переносицу. Охранник даже охнуть не успел. Спинка на диване была невысокая, он перелетел через нее, прочертив ногами ломаную окружность, отбился от стены, рухнул в метровый промежуток между стеной и диваном. А планшет взмыл вверх и с аккуратной точностью приземлился Никите в руки, продолжая работать. Там тоже кого-то били пятками, разлетались мелкие китайские тела, а у главного «мордобойца» была смутно знакомая раскосая физиономия, но явно не Джеки Чана. Он выключил фильм и аккуратно положил девайс на столик. Глянул за диван, тело не шевелилось. Если верить тем же «некоторым», в доме оставался один охранник в подвале…
И снова его охватило жгучее волнение, ноги не желали вести в подвал, оцепенение ползло по телу. Он брел, как в густом дыму, пытаясь ускориться. Показалась глубокая ниша, стальная приоткрытая дверь. Лестница в бетонном мешке. Сырость, духота, перепады температуры. Нестерпимое желание чихнуть, а потом от души выматериться… Какой разительный контраст, такое впечатление, что он оказался в выдуманном мире. Многотонные толщи бетона над головой, несуразные колонны в разводах и потеках. Дом был относительно новый, а этот подвал выглядел так, словно перенесся сюда из позднего Средневековья. Вероятно, такими контрастами кто-то создает себе настроение, лечится от стрессов на работе… Сомнений не было, это был тот самый подвал, что он видел на снимках убитого Тимошевича. Два ряда приземистых колонн, вдоль стен – какая-то дремучая рухлядь, верстаки, несуразное кресло, опутанное проводами, похожее одновременно и на трон, и на электрический стул. У тупиковой стены – зарешеченные камеры. Как во всяком уважающем себя Средневековье, там горели и чадили факелы, а в клетках что-то шевелилось…
Тошнило вполне серьезно – от духоты, зловония, от миазмов, витающих, словно полчища мошки. Никита перебегал от колонны к колонне, стиснув зубы. Понимал, что долго тут не вытерпит. Послышалось плотоядное урчание, грубоватый мужицкий смех.
– Ну, давай же, куколка, покажи высший класс… мать твою, какая же ты грязная…
В коптящем свете озарялось содержимое клеток, пространство вблизи. Рваный матрас в следах засохшей рвоты, женщина скорчилась в позе зародыша, судорожно подрагивала. Сальные волосы закрывали лицо, рваная кофточка, засохшая кровь. Ржавая цепь тянулась от босой ноги к скобе, вмурованной в стену. Узница в соседней клетке была немного подвижнее. Когда-то блондинка, не лицо, а сплошной багровый синяк, она стояла на коленях, прильнув лбом к решетке, пыталась расстегнуть вставшую колом от грязи толстовку. Ее глаза были почти мертвы. А напротив, прислонившись к колонне, сидел на полу по-турецки плечистый здоровяк с живописной лысиной, протянувшейся ото лба к загривку. На коленях у него лежала открытая коробка с пиццей, под рукой обреталась бутылочка колы. Он отламывал от пиццы кусочки, толкал в рот и урчал, охваченный чувством глубокого удовлетворения.
– Да живее ты шевелись, недотепа… – ворчал он. – Покажи свои прелести, что там от них осталось… Ладно уж, так и быть, держи, может, это придаст тебе ускорения… – Он швырнул ей маленький кусок пиццы. Тот ударился в решетку, отскочил. В глазах у жертвы мелькнуло что-то осмысленное. Она свалилась на живот, дотянулась сквозь решетку до еды, тут же отшатнулась, бренча цепью, в дальний угол клетки, скорчилась, принялась жадно жевать.
– Поспеши, красотка, – комментировал вертухай. – Исполнишь зажигательное шоу с элементами порно – еще получишь.
Кровь ударила в голову. Так их и голодом тут морят! Никита оторвался от колонны, шагнул вперед. Чиркнул камешек под ногой. Ублюдок оторвался от своей ночной трапезы.
– Леший, ты?
– Угу, – отозвался Никита.
Но этого экземпляра обмануть оказалось труднее. Он задом чувствовал опасность. Отбросил пиццу, подскочил, развернулся в прыжке на сто восемьдесят. Двое мужчин застыли в проходе между колоннами – набыченные, подобравшиеся. Мясистый, здоровенный детина с впечатляющим разворотом плеч, с пудовыми кулаками. Рожа безжалостная, не мальчик, к сороковнику уж поди. Никита быстро справился с растерянностью, небритые уста охранника исказила гримаса. Небрежное движение руки, что-то звякнуло, и в растопыренной клешне уже красовалось насаженное на пальцы оружие ближнего боя. Никита мысленно содрогнулся. В принципе, это был кастет. Но не ударно-дробящего действия, а скорее колюще-режущего. Сцепленные одним шарниром три клинка – знаменитые «когти тигра», длинные, изогнутые внутрь, идеально отточенные – эффектное восточное оружие для нанесения страшных увечий и незаживающих ран. Обороняться против такого невозможно, обязательно зацепит. С этой штуки и создавали кинематографисты когти Фредди Крюгера – любимчика сонных американских подростков…
– Ты кто такой, твою мать? – прорычал громила, расставляя ноги. Устрашающие лезвия чиркнули, словно половинки ножниц.
– Мимо шел, – скупо объяснил Никита. – Нельзя?
– Можно, – осклабился громила. – Пиццу будешь?
Охранник бросился на Никиту с такой прытью, словно весил не центнер с гаком, а вдвое меньше. Колотить такого можно часами – не подействует. Мышцы – та же броня. Никита юркнул за колонну, уходя от мастерского кругового удара. Этот тип не только мог бахвалиться своим кастетом, он умел им работать. «Коготь тигра» пронесся в угрожающей близости от плеча, за ним другой, третий – и последний, надо же такому случиться, царапнул кожу. Никита взвыл от боли. Мелкая царапина, но такое ощущение, что до кости пропорол. Громила радостно загоготал, вновь защелкал своими «ножницами». Никита сместился дальше за колонну, подался влево, вправо, избегая новых секущих ударов. Громила заводился, его это крайне забавляло. Он бегом помчался вокруг колонны, и не осталось ничего другого, как прыжками понестись к левой стене, размышляя на бегу о незавидных перспективах. Этот зверюга в буквальном смысле наступал на пятки, махал своими когтями, распорол штормовку на спине. Матерый мститель испытал такой приток адреналина, что чуть не захлебнулся в нем. Он метнулся к причудливому креслу, стоящему боком в отдалении от стены, перемахнул через него, как через спортивного козла. И когда затормозивший громила, оставшийся на той стороне, выбросил вперед руку с лезвиями, да еще и подался вперед, он схватился обеими руками за подлокотник и рывком оторвал кресло от пола. Тяжелым оказался предмет обстановки. Рука громилы со смертоносным оружием прошла под подлокотником. Никита ее перехватил в районе локтя, сцапал верзилу за шею, тяжесть вздернутого кресла пришлась на бедро… Тот поздно понял, что оказался в ловушке. В совершенно глупой, немыслимой ловушке. Высота от перекладины до сиденья была значительной – сантиметров сорок. Ширина – и того больше. Рука с когтями продолжала совершать маховые движения, но Никита подался в сторону, не отпуская тяжелое кресло. Эти потуги уже не могли принести вреда. Он напрягался, посинел от усердия, вздымая кресло перед собой и натягивая его на громилу. Тот брыкался, рычал, выплевывал матерные слова. Скручивающее движение – и кастет вывалился из руки, забренчал по бетонному полу. Громила начал распрямлять плечи, затрещали перекладины. Никита продолжал выкручивать. Упали вдвоем – и кресло тоже. Но Никита не унимался, привстал на колено, продолжал крутить кресло против часовой стрелки. Физиономия охранника посинела, неестественный изгиб позвоночника усугублялся. Хрустели уже не перекладины – хрустели его позвонки. Закатывались глаза, пена потекла из перекошенного рта. Никита взревел, завершающий рывок с привлечением последних резервов организма, мерзкий хруст, нечеловеческий вой, переходящий в беспомощное шамканье…