– Мне кажется, что здесь витают привидения… У тебя нет такого чувства?
– Есть, было бы странно утверждать обратное. Но они не за нами, дорогая. Привидения в нас не верят. И это хорошо, что мы боимся. Без страха ни одного дела бы не сделали…
– Пора начинать, Никита, – сказала Ксюша.
– Подождем еще. Несколько минуточек…
– Чем займемся?
– А ты не догадалась? – он потянулся губами к ее шее. Женщина задрожала и покрылась мурашками.
– О, нет, – простонала она. – Только не это… Никита, ну, что за детский сад? Ты и в осажденной ОМОНом квартире будешь мне делать неприличные предложения? – она уже дышала неровно, цепкие пальчики забирались под одежду.
– И что же неприличного в моем предложении? – Он повлек дрожащую женщину на пол, хоть и не сказать, что в этом закутке было чисто…
Утро в далеких просторах Черного моря выдалось безрадостным. Облака, затянувшие небо, к рассвету не развеялись. Утихла качка, но море еще не успокоилось. Накрапывал дождик, плотная изморось висела в воздухе. Яхта по-прежнему находилась в открытом море, хотя уже и сместилась по течению. Было десять часов утра. В каютах что-то гремело, скрипели половицы, доносились ругательства. На камбузе потрескивала печка, ясно давая понять, что с электричеством по-прежнему туго. Процесс приготовления завтрака был в разгаре. Стюард Малышкин и официантка Алиса бурно выясняли отношения, складируя посуду на подносы. На них печально посматривала Виолетта Игоревна – ей некогда было урезонивать коллег, она летала пчелкой от плиты к разделочной тумбе.
– Скандал, истерика, развод – только для тебя, мой милый! – рычала Алиса, и в этот момент ее мордашку никак нельзя было назвать ангельской. – Мало того что ведешь себя как половая тряпка, так ты еще и ленивое чмо! Сколько можно тебя поднимать, у меня что, других дел нет? Дрыхнешь, как хорек, а я тут летаю, ублажаю спозаранку дорогих гостей. Ладно бы ты сильно устал, перед тем как уснуть. Но я что-то не припомню, милый, чтобы ты уставал! На подушку хлопнулся, даже на меня не посмотрел – дескать, пропадай как знаешь, дорогая, так, что ли?
– Алиса, ну, не рычи, – хватался за голову бледный, не выспавшийся стюард. – Во-первых, я думал, что ты уже спишь. Во-вторых, у меня ужасно болела голова… Она и сейчас раскалывается от твоих непрекращающихся воплей! – сорвался он на ответную истерику.
Алиса удивилась и уперла руки в бока.
– Значит, так, Малышкин! Решил позлить мой мирный атом? Права качать вздумал? Да не бывать тому! Дождешься, что будет тебе не свадебный лимузин, а свадебный катафалк! – взвилась официантка, как ракета, и осеклась, когда донесся надсадный кашель и мимо камбуза проволоклось похмельное тело.
Проснувшиеся гости собирались в кают-компании – злые, раздавленные, терзаемые похмельем. Полковник Костровой, весь изжеванный, мятый, похожий на Бармалея, сбежавшего из сумасшедшего дома, растекался по дивану. Вошла прокурор Прохоренко. Евгения Дмитриевна выглядела неплохо, даже бледность ее не портила, пальцы нервно теребили застежки сумочки. Она присела, забыв поздороваться. Полковник уставил на женщину свой тяжелый взор. Потом поднялся, зацепив журнальный стол, и потащился к бару.
– Я протестую… – прохрипел региональный министр Глуховец, вваливаясь в помещение, – я никогда не жаловался на морскую болезнь, но я уже не могу, господа, это так муторно… Нас вертит и сносит. Неужели так трудно поставить якорь?
– Вы трижды произнесли в одном предложении слово «я», Николай Юлианович, – отрешенно пробормотала Евгения Дмитриевна. – Что говорит о вашей непревзойденной скромности и большой любви к собственной персоне. И что в ней, интересно, такого ценного?
– А вас колышет? – возмутился министр. – Вы кто такая, вообще?
– Послушайте, – словно не слыша его, бормотала женщина. – Черное море – одно из самых глубоких внутренних морей. Информация достоверная, я наводила справки перед отпуском. В нем содержится в шесть раз больше воды, чем в Каспийском море, и в шестнадцать раз больше, чем в Балтийском. И это при том, что площади всех означенных морей примерно равны. Средняя глубина Черного моря приближается к полутора километрам, а наибольшая, у турецкого Синопа, превышает две тысячи метров.
– И? – тупо таращился на нее Глуховец, безуспешно собирая глаза в кучку.
– Под нами полтора километра соленой воды, – вздохнув, сообщила женщина. – Вы когда-нибудь видели такую якорную цепь? Вы хоть можете ее представить?
– Представляете, как долго вам тащиться на дно, если не прекратите гундеть? – проговорил полковник. – Вас сожрут акулы и прочая мелкая живность.
– А что касается короткоперой колючей акулы, так называемого черноморского катрана, не представляющей опасности для человека… – автоматически продолжала вещать Евгения Дмитриевна.
– Да заткнитесь вы… – простонал полковник. – А то, клянусь, отправитесь вдогонку за этой дылдой…
Хмурое утро не располагало к беседе. Пассажиры в тягостном расположении духа собирались в кают-компании. Их тревожила не только неопределенность своего положения. И не только то, что в данном положении за прошедшую ночь ничего не изменилось. Было что-то еще, оно терзало людей. Но никто не озвучивал свои страхи. Аркадьев мялся, как бедный родственник, перекладывал руки, нервно сглатывал. Ввалился Желтухин – злой, как тысяча чертей, и непривычно молчаливый. Он потащился к бару, а потом к ближайшему креслу – в обнимку с нарядно оформленной бутылочкой. Откупорил крышку и присосался к бутылке. Приволокся мятый Зуев – на трико в районе колен зияли дыры, похоже, он рвал их намеренно, пребывая в ярости. Возникла бледная как моль Полина Викторовна – на женщину было страшно смотреть.
– Мать честная, – не удержавшись, перекрестился Желтухин, – неужто смерть наша пришла?
– Заткнитесь, мужлан, – прохрипела градоначальница. – Могли бы и не говорить такого женщине.
– Но я говорю чистую правду, Полина Викторовна, – возразил Желтухин, украдкой подмигивая полковнику.
– Вы не говорите правду, – возразила Есаулова. – Вы ею гадите.
Явилась крашеная блондинка Маргарита Юрьевна, но от этого события в помещении не стало светлее и наряднее. Желтухин открыл было рот (после принятия внутрь он слегка оживился), но женщина оскалилась на него, как цепная собака, и он обиделся.
– Ну, как знаете, – пожал плечами Желтухин. – А я-то думал, что с мы с вами уже друзья.
– Ваши друзья, Желтухин, в тамбовских лесах арии поют, – образно заметила блондинка. – К сожалению, их не всех там перестреляли.
И потащилась в дальний угол, где у нее подломились ноги, и хорошо, что под симпатичной попкой оказался диван.
Вошел относительно бодрый Бобрович и, выпятив губу, стал брезгливо осматривать интерьер и людей в интерьере. Из увиденного больше всего ему понравился бар, к которому уже выстраивалась живая очередь. Он потащился к нему, грузно лавируя между столиками, пристроился за блондинкой, проговорив: