– Что там? – люди уже толпились, выстраивались в очередь.
– Ну, ни хрена себе… – тихо вымолвил полковник. – Обнаружено тело молодой женщины…
Сдавленно вскричала блондинка, усиленно потел Аркадьев, массируя свое чиновничье сердце.
– Впрочем, шутка, – добавил полковник. – Не такая уж она молодая.
– Да пропустите же, дайте пройти! – рычал Желтухин, расталкивая теснящихся людей.
Взорам ввалившихся в каюту пассажиров предстало драматичное зрелище. На большой кровати, посреди скомканного покрывала, валялась, разбросав конечности, Полина Викторовна Есаулова и издавала те самые душещипательные звуки. Ее глаза безостановочно блуждали, губы шевелились. Она пыталась приподняться, но падала – руки не держали.
– Помогите… – прошептала она посиневшими губами. – Где я?..
– Во хрень… – потрясенно пробормотал Костровой. Его словно гвоздями прибили к полу. – Вы правы, Желтухин, в жизни каждой женщины, по-видимому, наступает момент…
– А чего это с ней? – сипло проговорила Маргарита Юрьевна.
– Господи, неужели некому помочь Полине Викторовне? – возмутилась работница прокуратуры и бросилась к кровати. Она пыталась приподнять женщину, ахнула. – Боже правый, да у нее такая шишка на макушке.
Пострадавшая плохо понимала, что происходит вокруг, кто все эти люди. Она сидела на кровати, тупо качаясь, зрачки носились по кругу. Но постепенно приходила в себя. Желтухин сбегал за полотенцем, смочил его минералкой из неработающего мини-бара, приложил к пострадавшей голове. Вышинский откопал в тумбочке флакон с аспирином, скормил потерпевшей несколько таблеток. Женщину поддерживали, не давали упасть.
– Вы помните, что случилось, Полина Викторовна? – упорно интересовалась Евгения Дмитриевна. – Как вообще могло что-то случиться, если мы все находились неподалеку?
– Я не знаю… – слабым голосом шептала женщина. – Ничего не понимаю, плохо помню… Вы все пошли по каютам, а я осталась в коридоре, здесь, недалеко от заднего выхода. Позади меня стоял Глуховец, он что-то все бурчал, бубнил… Он тоже не хотел никуда заходить, трындел, что это бесполезно, что мы все пропали…
– А где Глуховец? – вдруг вздрогнул Зуев. Люди начали лихорадочно переглядываться. Министр здравоохранения регионального пошиба в компании отсутствовал.
– В засаде? – неуверенно пошутил Вышинский.
– Хрен с ним, – отмахнулся Желтухин. – Придет. Что же получается, Полина Викторовна, вас Глуховец огрел по черепу?
– Нет, не уверена… Он не мог меня ударить, зачем бы он стал это делать? Он ведь еще не окончательно выжил из ума… Мне кажется, в какой-то момент мы остались одни… Хотя я не уверена, было темно… Он вдруг начал хрипеть, словно хотел что-то сказать, а ему горло заткнули… Я стала оборачиваться… О, боже мой…
Из дальнейшего невнятного лопотания выяснилось, что Полина Викторовна не успела толком ничего рассмотреть. Только обернулась – и словно кокосом по голове. Она не сразу потеряла сознание (возможно, и не теряла вовсе), помутилось в голове, но она еще что-то чувствовала. Помнила, как уже падала – ноги подкосились, но ей не дали упасть в коридоре, какая-то сила подняла ее в воздух, зашвырнула в каюту. Женщина совершила беспосадочный перелет до койки, где и растянулась. Пыталась подняться, но ничего не вышло. Сколько времени прошло, пока она тут лежала и исходила стонами? Откуда ей знать? Может, минута, две. Поначалу она стонала тихо, потом добавила громкости…
– Дерьмо, вот и начинается… – прошептал, как-то обмякнув, полковник.
– Неожиданно, да, Федор Иванович? – ядовито бросил Вышинский. – Да уж, это вам не наркотики подбрасывать.
– Хрен им, не дождутся, – скрипнул Желтухин. Он как-то подобрался, в глазах зажглись лучики хищного света. – Уж теперь мы не дадим им спуска, господа. Это явно кто-то из членов команды, больше некому. Вы еще недостаточно рассвирепели?
Полину Викторовну с трудом подняли, она отвратительно себя чувствовала. Женщина кое-как передвигалась. Ничего страшного в полученной травме не было, но ей требовался отдых и покой. Бобрович заявил, что в десятой каюте, которую он недавно посетил, относительно приличный замок и более-менее порядок. Женщину перевели через проход – у нее по-прежнему разъезжались ноги, доставили в указанное место.
– Ложитесь, изувеченная вы наша, – хмуро приказал Желтухин. – Но прежде запритесь и не вздумайте никому открывать. НИКОМУ, вы уяснили? Открывайте только в том случае, если убедитесь, что за порогом не один человек, а как минимум двое, а лучше трое. И неважно, кто это – члены команды или пассажиры. Вы понимаете, что я вам говорю, или повторить?
– Я не тупая, Желтухин, – бормотала Полина Викторовна, судорожно нашаривая ручку замка. У нее уже закрывались глаза. – Я никому не открою, не беспокойтесь… Боже, я просто не в состоянии буду никому открыть…
– А зачем вы это сказали, Желтухин? – насупился полковник, когда за женщиной закрылась дверь. – Ну, про то, что двое или трое…
– Не знаю, Федор Иванович, – задумчиво пробормотал майор. – Хрень какая-то в голове вырисовывается… Глуховец не появился? – вскинул он голову и начал скользить желчным взглядом по бледным подобиям человеческих лиц.
Министра не было. В последующие полчаса на судне царил переполох. Страх придавал решимости. Даже Аркадьев перестал хныкать, вооружился столовым «трезубцем», который спер на кухне, и теперь повсюду таскал его с собой, рискуя поранить окружающих. Ведомая полицейскими поредевшая толпа врывалась в каюты, в жилые помещения команды, переворачивала все вверх дном. Осмотрела все палубы, трюм, каждый закуток машинного отделения. Министр пропал. Его не было ни в кают-компании, ни в запутанных коридорах надстройки, ни на камбузе, ни в ходовой рубке. Желтухин перевешивался через леер фальшборта, рычал, чтобы остальные делали то же самое – они должны убедиться, что министр не прячется в самом неожиданном месте! Но все было тщетно, «гражданин министр» испарился самым загадочным и удручающим образом.
– Вспоминайте, полковник, – бормотал Желтухин. – Что мы еще не осмотрели? Думайте же, на хрена вам голова? Чтобы фуражку носить?
– Да везде уже были, – огрызался полковник. – Ума не приложу, куда его могли спрятать.
– Да не прятали его! – истерично визжала Маргарита Юрьевна. – Это наказание, понимаете? Это то, к чему нас всех приговорили! Неужели непонятно, какие же вы тупые! Эту долговязину придушили, потом выволокли наружу – там тащить-то несколько метров! И выбросили за борт! А мы этого не видели, потому что все находились внутри! И со всеми нами будет то же самое, пока вы не сделаете что-нибудь, господа так называемые полицейские!
Ярость плеснула через край. Стало понятно, кто это сделал. Полицейские взлетели на капитанский мостик, обуянные праведным бешенством, и вскоре уже вытаскивали оттуда упирающегося капитана и сопротивляющегося Шварца. Спустя минуту оба, набычившиеся, злые, сжимая кулаки, стояли на палубе, а вокруг них бесновались разъяренные пассажиры. Срывая голос, вопила блондинка, размахивал трезубцем сочинский чиновник, не рискуя, впрочем, приближаться на дистанцию поражения кулаком. Выходили из себя даже самые рассудительные. Топали так, что примчался из машинного отделения взбудораженный механик Панов – похоже, он там заснул после принятия внутрь, выглядел опухшим, и запашок вокруг него витал. Прибежала со скалкой взволнованная Виолетта Игоревна. А за ней – «влюбленные» голубки Малышкин и Алиса, разозленные воцарившимся на яхте бардаком. Враждующие партии наскакивали друг на друга, выкрикивая обвинения и оправдания. Подавляющего перевеса у пассажиров уже не было. Но бешенство, помноженное на страх, превращало их во вполне боеспособное войско.