Дублинский плохо помнил, сколько именно дней он уже провел здесь, в этом доме. Два? Три? Нет, все же четыре. Два из которых он был почти в полном беспамятстве после какого-то препарата, который ему, похоже, ввели, когда привезли сюда.
…Нет, все же надо было бы согласиться и пойти обедать. Возможно, его ждал Гучериев. Лучше бы сразу выяснить, какая судьба ему предназначена… Чеченец, помнится, сказал, что Дублинский — гость. Но гостей не запирают на ключ в тесной клетушке. Вопросы, вопросы…
Профессор постучал в дверь. Но никто ему не ответил. Придется ждать, что его позовут еще раз, тут уж он точно не откажется. Однако больше его не звали. Только примерно через полчаса пришла «сестра», молча поставила перед ним миску с крупными дымящимися кусками мяса, пластиковую бутылку с минеральной водой, кусок домашнего соленого сыра, пучок зелени, два помидора и полбуханки хлеба. Все это она выставила прямо на пол, потому что никакого стола или стула в каморке, отведенной профессору, не было. Рядом с едой чеченка положила алюминиевую ложку. Дублинский пытался с ней заговорить, но она ему не ответила и вышла. Комнату за собой она не заперла, видимо по рассеянности, движения ее были какими-то заторможенными.
Профессор поел, «сестра» пришла и забрала миску с ложкой. Бутылку минералки она ему оставила. Дублинский обратил внимание, что дверь она снова не закрыла на замок.
Он подергал ручку — дверь открылась. Профессор вышел в коридор.
Его комната располагалась на втором этаже достаточно большого дома, он прошел по коридору и никого не встретил. В конце коридора Дублинский обнаружил винтовую лестницу, ведущую вниз. Он стал осторожно спускаться и тут наткнулся на «сестру», но уже другую, не ту, что приносила ему еду.
— Ты куда идешь? Что хочешь? — спросила та строго.
«Сестра», конечно, вряд ли являлась охраной, и она не преграждала ему путь. Просто спросила, что он хочет.
— Где тут у вас уборная? — спросил профессор.
— Иди к себе, сейчас все принесу.
Дублинский вернулся в каморку. Через некоторое время чеченка принесла ему ведро с крышкой.
Он спросил:
— Мне нельзя выходить из комнаты?
«Сестра» даже немного удивилась и ответила:
— Можно, ты гость. Но зачем тебе ночью ходить? Что хочешь, мы тебе сюда принесем. А днем — гуляй, пожалуйста.
Она ушла. Профессор выглянул в зарешеченное окошко под самым потолком комнаты. Увидел большой запущенный сад, высокий забор. Увидел и двоих боевиков, стоящих у ворот.
Дублинский лег на топчан, стоявший в самом темном углу, попытался уснуть.
Но перед глазами стояла кровавая сцена, свидетелем которой он оказался вчера. Это зрелище не давало ему покоя. Он пролежал несколько часов, глядя в потолок и пытаясь отогнать от себя ужасное видение.
Прошлой ночью, где-то уже под утро, он забылся сном, скорее похожим на беспамятство. Но его разбудили крики и выстрелы, доносившиеся из сада. Дублинский вскочил, подбежал к окну и увидел, как боевики методично режут большими тесаками трех мужчин, которые так же, как и профессор, были привезены в этот загородный дом накануне. Гучериев наблюдал за казнью. Дублинский ахнул и отшатнулся от окна. Но чеченский командир, словно почувствовав его взгляд, обернулся и помахал профессору рукой.
Дублинский сполз на пол, закрыл голову руками, заткнул уши, хотя пленники не издали ни звука — рты у них были надежно заткнуты. Профессор не мог не думать, что и ему уготована подобная участь.
— Он знает, что я это видел, теперь-то я точно обречен, — пробормотал Дублинский. Доковыляв до топчана, профессор снова впал в забытье…
Джабраил приехал на Петроградскую сторону уже после захода солнца. Остановил свою «Ниву» возле мечети, вылез из нее, захлопнул дверцу и отправился пешком в сторону Большой Монетной улицы.
Он хорошо тут ориентировался. Найдя нужный двор, Джабраил скользнул в него черной тенью, остановился у серой «тойоты». Несколько минут ушло на то, чтобы вскрыть дверцу. Джабраил сел за руль, завел мотор и рванул в сторону Гренадерского моста. Но тот был уже разведен. Белая ночь вступала в свои права. Подъезжая к соседнему, Кантемировскому, он увидел, что и там ему не повезло. Путь на Левобережье оказался закрыт. Джабраил решил выбираться через центр.
Он уже подъезжал к Троицкому мосту, когда его глазам открылось величественной красоты зрелище — прямо перед капотом еле успевшей затормозить машины треть моста взмыла вверх — с фонарями, столбами, трамвайными путями.
— Шайтан! — выругался чеченец, резко развернул машину и помчался по Кронверкской набережной в сторону Васильевского острова. Но и там его ждал поднятый в небо Биржевой мост.
Не успел Джабраил сообразить, какие у него есть еще пути, как у него на глазах взмыл вверх и соседний, Тучков мост.
Объехав за считанные минуты все набережные, Джабраил убедился, что выбраться отсюда в ближайшее время ему не удастся. Выезд еще оставался открыт на Крестовский. Но это тоже ведь был остров — ехать туда просто не имело смысла. Чеченец оказался запертым на Петроградской стороне. В дельте Больших и Малых Невок, в царстве разведенных мостов. Как в средневековой крепости. Как в какой-то древней сказке или кошмарном сне. Бесполезно было ругаться, сыпать проклятиями, хвататься за оружие, мчаться куда-то во весь опор. Оставалось только ждать часа, когда мосты в порядке строгой очередности начнут сводить обратно.
Джабраил вышел из машины, пнул колесо, потом закурил и приготовился ждать.
… Только через два часа огромный кусок асфальта вместе с куском трамвайных путей и фонарными столбами медленно пополз вниз. Он опускался до тех пор, пока не встал на место. Мост был сведен. Джабраил щелчком отправил окурок за барьер набережной, быстро вскочил за руль и помчался по мосту в сторону карьера Дыбенко…
…— Понимаете, профессор, всем очень удобно жить, как премудрым пескарям в собственном замкнутом мире, спрятаться от всего происходящего в своей скорлупе… Моя хата с краю — да?
Обращение «профессор» звучало с издевкой, впрочем как и цитирование классика российской литературы. Однако Дублинский понимал, что в определенной правоте этому бородатому чеченцу отказать невозможно. Действительно, нельзя делать вид, будто его не касаются проблемы сегодняшнего дня. «Человек не бывает как остров», — вспомнился Дублинскому Джон Донн. О черт! Так и будем пословицами и афоризмами сыпать, будто светскую беседу ведем? Но возразить и правда было нечего.
— Ахмет, вы тоже поймите, я мирный ученый, теоретик, я никогда не работал на оборонку, никогда не создавал оружия. Я просто не тот человек, который вам нужен.
— Знаете, что я вам скажу, когда по вашему телевидению говорят: «мирное население», «мирное время» — это неправда, — покачал головой Гучериев. — Когда идет война, она приходит в каждый ваш дом. И не думайте, что сейчас мирное время, потому что Россия находится в состоянии войны с нами. И не уверяйте себя, что вы мирные граждане в наших глазах. В наших глазах вы все — просто безоружные военные, но не мирные граждане. Вы все — русские воины.