– Да, только очки – это признак близорукости или дальнозоркости, но никак не большого ума.
– И что ты изучаешь?
– Квантовую механику. Боюсь, если я тебе начну подробно рассказывать, ты все равно ничего не поймешь. О своей работе лучше расскажи.
Но Ирина и слова не успела сказать, как Герман ее перебил:
– Прости, пожалуйста… Вон, видишь, окошко горит на последнем этаже?
– Вижу.
– Там я и живу. А знаешь, почему свет горит?
– Почему?
– У меня собака темноты боится.
– Как это? А разве такое бывает?
– Оказывается, бывает.
– А что за порода?
– Порода редкая. Хочешь посмотреть? – И Герман поставил чемодан на асфальт.
– Посмотреть?.. – растерялась Ирина.
– Как умная женщина, ты должна понять, что под таким предлогом я просто приглашаю тебя в гости.
– Я поняла…
– Мое несколько навязчивое поведение основывается на целом ряде неопровержимых фактов. Например, я знаю, что тебе будет очень сложно отказаться от моего приглашения. Мотивировать?
– Попробуй, профессор…
– Ты только что с поезда, у тебя ни копейки денег. Поправь меня, если что не так. Тебя не было в Москве две недели, за это время все продукты в холодильнике испортились, если они вообще там когда-нибудь были. Разумеется, тебя мог бы ждать дома вкусный ужин, если бы ты жила с родителями или с молодым человеком. Но ведь ты живешь одна?
– Это у меня что, на лице написано?
– В глазах. У тебя взгляд женщины, которая привыкла рассчитывать только на себя и на свои силы.
– И вывод?
– Ты хочешь есть. Я слышал, как у тебя урчало в животе. А у меня в духовке жарится индейка и через… – Герман посмотрел на часы: – Через десять минут она будет готова. Но прежде, – он многозначительно поднял вверх палец, – прежде чем ты начнешь разглагольствовать о собственной честности и непорочности, я хочу тебя предупредить – очень люблю свою жену. Очень.
Он смотрел на нее уже без усмешки, и взгляд его был надежен. Его речь лилась плавно и мягко. Ирина невольно вспомнила шепот низкой аккуратной волны, набегающей на берег. И Руфата… По сравнению с Германом Руфат теперь представлялся ей совсем уж жалкой и ничтожной личностью. Как легко можно ошибиться в человеке.
Все тревоги окончательно покинули ее. И кроме того, она вдруг поняла, что через минуту упадет в голодный обморок. Жареная индейка, покрытая хрустящей корочкой…
Да, Ирина примет предложение Германа и попытается как можно мягче рассказать ему о подруге жены, об этой Зине. И вместе они придумают, как вернуть деньги.
Когда входили в подъезд, Ирина споткнулась о половицу, но Герман не дал ей упасть, крепко взяв под руку.
– Не надо благодарностей, – шутливым тоном произнес он. – Это мой долг. К тому же твой расквашенный нос испортил бы мне весь аппетит.
Это был старый дом, и лифт в нем тоже был старый. Для того чтобы войти, нужно открыть дверцу.
– Только после вас… – согнулся в галантном поклоне Герман.
Нет, он не заигрывал с Ириной. Он просто шутил, у него просто было хорошее настроение.
Они втиснулись в лифт, Герман нажал кнопку последнего, девятого этажа. Кабина надрывно застонала и медленно потянулась вверх.
– Скажи, почему ты улыбался? – тихо спросила Ирина.
– Когда?
– На вокзале. Ты шел и улыбался.
– Не помню… Быть может, о том, что дурость человеческая неисчерпаема? – Он положил руку на ее плечо. – Ты что, сучка, думаешь, я тебя не узнал?
И только сейчас она очнулась. И не сразу смогла понять, где находится.
– Дура ты… – изменившимся голосом прорычал Герман. – Какая же ты дура…
И нажал на «стоп». Лифт дернулся и замер.
В голове Ирины царил туман, действительность накатывала яркими вспышками. Она же сама подошла к нему… А потом они шли куда-то, и он все говорил, говорил… А она ему что-то отвечала. А он заговаривал ее…
– Знаешь, что я сейчас с тобой сделаю? – мужчина дыхнул жаром ей в лицо.
Ну конечно же… Он водил ее за ниточки… Это же сразу можно было понять… Он же приехал на вокзал на метро, а сам живет в двух минутах ходьбы, а у самого индейка в духовке… Нет никакой индейки, и живет он не здесь… И имя себе он выдумал на ходу… Он вел ее за собой с самой платформы, он заманивал ее в этот дом, в этот подъезд, в этот лифт… Но как она могла? Всего-то две минуты… Это какое-то помешательство… Это гипноз…
– И только попробуй пискнуть, сучка!..
Ирина ощутила, как что-то острое ткнулось ей в живот. Она опустила взгляд – нож…
– Тебе один раз сильно повезло, – и вновь в его глазах появилась издевательская усмешечка. – Но второго такого раза не будет.
– Отпусти… – взмолилась Ирина.
– Ну скажи еще что-нибудь, сучка… – оскалился Герман.
– Не убивай… Я никому не скажу…
– Это точно, не скажешь…
И в это мгновение в лифте погас свет. Мгновение между тем миром и этим, когда срабатывает инстинкт самосохранения, а рассудок отключается за ненадобностью. Мгновение, когда тело наливается титанической силой, а каждая клеточка организма борется за жизнь, когда перестают действовать все законы физики…
Ирина перехватила его руку, и тело ее вывернулось гаечной резьбой. Она подсела под него, вгрызлась в него зубами.
Он взвыл, выдернул руку. Стены лифта были слишком узки, он не смог замахнуться, только вспорол лезвием обшивку. Другой рукой судорожно вцепился ей в волосы, оторвал ее голову от своих брюк, приподнял ее за шею, поставил перед собой, прислонил к стене… От боли в паху он обезумел… Он наносил удары один за другим, засаживая нож по самую рукоять. Но она почему-то не кричала… Он устал… Остановился… Сунул руку в брюки… Там все в крови…
– Сучка… – голос дрожал и ломался. – Вот сучка…
Нашарил кнопку первого этажа, вдавил… Он держался за ручку двери, готовый распахнуть ее в тот же момент, как только лифт остановится на первом этаже. И сразу бежать… Он этот район хорошо знает…
Пятый, четвертый, третий… Долго, очень долго… Наконец, первый…
Свет ослепил его. Он выбрался из лифта почти на ощупь, но не успел сделать и шага, как ему заплели ноги… Он вырвался, шагнул, но споткнулся о бордюрчик, рухнул на бетон… Он только и смог, что перевернуться на спину, выдернуть снова нож. Он попытался еще прикрыть голову руками, но длинный твердый стержень уже глубоко входил в его глазницу…
…Ирина кое-как доковыляла до скамейки, бухнулась на нее… Ей казалось, что она вся в крови, вся – с макушки до пяток. Крови все еще теплой, почти горячей. Она не замечала, что до сих пор держит в руке искромсанный ножом чемодан. Она не слышала своих рыданий.