Федотов, покинув Лену, забрался в свою «ауди» и тут же взялся за мобильник.
– У меня проблемы, – говорил он в трубку. – Я ничего не нашел. Там нет этих чертовых формуляров. Да, да, я точно говорю, я все проверил. У меня хватило времени. Их будто кто-то до меня подчистил. Возможно, они у Проскурца. Я не знаю. Что мне делать дальше?
Михаил потянулся к бардачку, достал сигареты и закурил, одновременно выслушивая длинную тираду невидимого собеседника.
– Есть еще один фигурант. И он не менее опасен, чем Гордеев. Его фамилия Чувашов, – сказал он, когда на том конце ему позволили, и снова принялся слушать.
– Я понял, – ответил он. – О'кей! Буду на месте через час с небольшим.
«Ауди» синего цвета выехала на Рублевское шоссе и помчалась по направлению к центру Москвы.
Проскурец расхаживал по пустой одиночной камере, заложив руки за спину. Он только что вернулся с допроса, который ему очередной раз учинил дотошный Омельченко. На этот раз следователь не выглядел таким тактичным и манерным, каким пытался казаться в стенах прокуратуры. К сегодняшнему допросу можно смело прибавить приставку «с пристрастием». Омельченко уже не вытягивал из Проскурца необходимые ему сведения, а без малого выколачивал. Складывалось такое впечатление, будто Омельченко ведет последнее в своей жизни дело, а от его исхода зависит вся его дальнейшая человеческая судьба. Проскурец ничего толком не понимал. Улик, способных загнать его в острог, у следствия навалом, но неугомонный Омельченко роет все глубже и глубже, будто желает раскрутить дело на полную катушку, а раскрутив, отыскать такие факты, о которых даже Проскурец не имеет ни малейшего представления.
Глядя на серые стены камеры, Виталий Федорович представлял себе предстоящий разговор – теперь уже с адвокатом Гордеевым.
Но Гордеев почему-то отсутствовал и не торопился навещать своего клиента. И Проскурец уже невольно подумывал о том, не ошибся ли он с выбором защитика. Еще совсем не поздно призвать на помощь кого-то более надежного, например того же Константина Булгарина, о котором хорошо отзывается Михаил Федотов.
На время ареста Проскурец оставил Михаилу все бразды правления «Интерсвязью». А если ему вдобавок ко всему припечатают срок, то Федотов автоматически превращается в генерального директора компании. Собрание же акционеров никогда не станет возражать против его кандидатуры. Подобная перспектива почему-то отдавалась в сердце Проскурца нестерпимой болью. При всем уважении, с которым он отзывался о Михаиле, он все же чувствовал по отношению к нему какое-то потаенное недоверие. И это чувство недоверия находилось скорее всего на уровне подсознания, поэтому объяснить его логически он был не в состоянии. До тех пор пока Федотов был все время на виду, Проскурец не считал его опасной фигурой. Но теперь, когда впереди зияла пропасть длительного тюремного заключения с полной конфискацией имущества и невозможностью вернуться на прежнее место работы, его душа не находила себе места. "Федотов погубит «Интерсвязь», – думал Виталий Федорович.
Алик Чувашов, склонившись над столом, при свете галогенового светильника – с паяльником в одной руке, с ручным сканером в другой – возился с очередной «погремушкой», как он ласково отзывался о всех своих изделиях. Его жена Маруся в соседней комнате укладывала сыновей в три одинаковые деревянные кровати. Дети ворочались, переговаривались, не выказывая никакого желания отойти ко сну. Все было, как всегда.
С улицы донесся недружелюбный лай Вилли. Затем, поверх лая, урчание тяжелой автотехники.
Алик выглянул в темное окно, но кроме пары зажженных автомобильных фар ничего не увидел.
– Выйду, гляну, кого там принесло, – бросил он жене, проходя мимо детской.
Он вышел во двор, где лай собаки стал слышен еще громче, и в темноте разглядел, что к забору прижался неопознаваемый объект – не то небольшой грузовик, не то микроавтобус. Фары были потушены. Алик подошел ближе. По проступающим в темноте камуфляжным пятнам он понял, что перед ним что-то военное. Точно, военное! БМП – боевая машина пехоты. Откуда, черт возьми, здесь это?
– Вилли, молчать! – скомандовал Алик.
Пес еще пару раз рявкнул для порядка и затих.
Наступила тишина. Ни звука. Ниоткуда ни звука.
Внезапно оба кормовых люка БМП шумно распахнулись, и оттуда, как яблоки из мешка, посыпались люди. Трое или четверо. Их лица были скрыты масками с тремя круглыми прорезями – для глаз и рта.
– Не двигаться! Оставаться на месте! – раздался чей-то громкий приказ, и Алик ощутил, как в спину ему резко уткнулось дуло автомата, причинив достаточно боли, чтобы внезапно вскрикнуть от неожиданности. Однако он сдержался.
Чьи-то натренированные клешни (именно клешни, иначе не скажешь) быстро завели обе его руки назад, и на запястьях клацнули кольца наручников.
Еще кто-то из команды ночных налетчиков залепил ему рот широким прямоугольником клейкой ленты, и Алик временно лишился дара речи.
Вилли снова начал истерично лаять, хватая то одного, то другого «гостя» за штанины, пытаясь оттянуть от хозяина.
Яркая вспышка выхватила из темноты несколько однотипных масок, и следом грянул оглушительный выстрел.
У Алика зазвенело в ушах.
Лай прекратился.
– Бля, Мирон, ты чего в голову лупишь? – раздался обиженный, почти детский голос. – Все штаны мне мозгами засрал. Куда ты смотришь? Я же их только-только надел. Новье же.
– Прости, Мурзик, – басом прогремело в ответ. – Е… темнота.
– А фонарь тебе на что?
– О, точно! Про фонарь-то у меня из головы совсем вылетело. Спасибо, что напомнил. Привык, понимаешь, по-темному шариться.
Алик, сообразив, что произошло с его собакой, отчаянно замычал и двинулся вперед.
Но тут же получил прикладом между лопаток. Другой удар пришелся по затылку. Он зашатался и, потеряв сознание, рухнул плашмя на землю. Безвольное тело тут же подхватили две пары накачанных рук и поволокли к дому. Открыв двери, они бросили его на пол, как ненужную рухлядь.
Из детской комнаты выбежала растрепанная Маруся. Увидев своего мужа в таком состоянии, она издала громкий вопль.
– Цыц, сука! – заорал налетчик голосом Мурзика. И подойдя ближе, отвесил ей звонкую затрещину. Перестав кричать, Маруся руками закрыла лицо.
Из комнаты выглянули три испуганных детских лица.
– Оба-на, глянь-ка! – показал пальцем на детей Мурзик. – Что с этими будем делать? Связать?
– Не надо, – спокойно сказал третий, видимо, старший группы. – Запри их где-нибудь. Этого будет достаточно. Потом решим.
– Ты думаешь? А я бы связал. Мало ли что у них на уме.
– Запри, я говорю!
– Понял, – Мурзик утвердительно кивнул и тут же завопил будто не своим голосом: – А ну назад! Быстро!