Домой Ира, как и в предыдущие дни, вернулась около десяти вечера. Виктор Федорович молча смотрел, как она вынимает из сумки и складывает черный шелковый шарф, которым покрывала голову в церкви.
- Тяжко было? - сочувственно спросил он.
- Ну как сказать…
Ира пожала плечами и улыбнулась.
- Ничего. Когда умирают одинокие старики, похороны проходят спокойно, никто не рыдает в голос, не бьется в истерике. Народу мало.
- Погоди, - удивился свекор, - я что-то не понял. Ты говорила, что это мать твоей соседки, а теперь выясняется, что она была одинокой. Как же так?
- Ой, Виктор Федорович, к такому возрасту все становятся одинокими. Друзья умирают, а те, кто еще жив, уже не ходят. Только родственники и соседи остаются. Нас всего-то и было девять человек. Вы ужинали?
- Да нет, как-то не собрался.
- Давайте я вас покормлю. Только переоденусь.
Она сняла черные брюки и черный джемпер, задумчиво посмотрела на красивый пеньюар, решительно достала бирюзовые бриджи и домашнюю свободную футболку и закрыла шкаф. За три минувших дня они ни словом не обмолвились о случившемся, говорили в основном о болезнях, старости, похоронах и всем прочем, что сопутствует смерти. Ира так и не поняла, то ли Виктор Федорович проявляет уважение к ситуации с соседкой невестки, то ли считает состоявшийся в субботу разговор единственным и последним. Но в любом случае она не намерена форсировать события и навязывать любимому человеку выяснение отношений, если он сам того не хочет.
Виктор Федорович был нежен и ласков, слова его были добрыми, а улыбка - теплой. И Ира совершенно успокоилась. Он не собирается строить из себя холодного и отчужденного святошу, осуждающе глядящего на распущенную невестку с высоты своих непоколебимых моральных принципов. Он не тяготится ситуацией, его все устраивает. Он знает или по крайней мере догадывается, что Ира его любит, и этот двусмысленный факт не приводит его в трепет и негодование. Его все устраивает. Значит, точно так же все должно устраивать и ее. Да, они не будут спать вместе. Но они все равно будут жить в одной квартире, сидеть за одним столом, смотреть друг на друга и радоваться. Может быть, это тоже счастье?
Но умиротворенное состояние души длилось у Иры недолго. Оно закончилось, как только Виктор Федорович пожелал ей спокойной ночи и ушел к себе, не поцеловав в щеку, как делал всегда на протяжении пяти лет. Она почувствовала себя почти оскорбленной. Он что же, не доверяет ей, считает ее совсем полной дурой, которая человеческих слов не понимает? Боится даже по-отечески поцеловать ее, чтобы не дать повод быть неправильно понятым? Ведь они же обо всем договорились!
С утра Ира убежала на студию. На три дня Наташа объявила перерыв в съемках, но сегодня предстоит работать. Чтобы окончательно не выбиться из графика, в ближайшие дни из-за вынужденного простоя нужно будет снимать по двенадцать часов.
День не задался с самого начала. Оператор попал в транспортную "пробку" и опоздал на сорок минут. Актер Калугин, вызванный на одиннадцать утра, явился в половине двенадцатого в совершенно непотребном виде, опухший и с трудом ворочающий языком, так что Наташе вместе с оператором пришлось срочно перестраивать всю сцену, чтобы снимать звезду экрана как угодно, только не крупным планом и не в анфас. Вдобавок ко всему, едва закончили выставлять свет, на всей студии вырубилось электричество, которое чинили битый час. За этот час Калугин успел еще "добавить", Наташа, с трудом сдерживаясь, чтобы не дать ему в морду, отменила съемки эпизодов с его участием, бедолага директор картины метался от телефона к телефону, разыскивая и вызывая на студию других актеров, чтобы окончательно не пропадал съемочный день. Актеры пришли, но поскольку к съемкам в этот день не готовились, то и роли не выучили. Ира, наблюдая со стороны за злой, издерганной Наташей, все выискивала момент, чтобы договориться с ней о встрече, но подходящей ситуации, как назло, все не было. В конце концов она решила не торопить события, все равно в ближайшие дни Наташка будет снимать до десяти вечера, какие уж потом могут быть личные встречи. Она устанет, как собака, да и поздно будет. Ничего, с разговорами о любви можно и подождать. Улучив минутку, Ира схватила за рукав пробегавшего мимо нее директора картины.
- Дай график посмотреть, - попросила она.
График, переделанный с учетом трехдневного простоя, гласил, что в воскресенье предстоит съемка на натуре. Место - база отдыха на Учинском водохранилище. В списке актеров Ира увидела и свою фамилию. Вот это, пожалуй, подойдет. На натурных съемках у режиссера обычно бывает свободное время, потому что природа - это тебе не павильон, где все в наличии и все подключено. Пока идет техническая подготовка к съемкам, режиссер может позволить себе отдохнуть. Вот в воскресенье она и поговорит с Наташей.
Но опять все получилось не так, как Ире хотелось. Началось все еще в субботу, с приезда Лизаветы. Виктор Федорович поехал в Шереметьево встречать жену, а Ира осталась дома делать уборку и готовить обед. Лизавета влетела в квартиру взбудораженная и тут же кинулась проверять, все ли в порядке, ведь она впервые оставила невестку "на хозяйстве" на такой долгий срок. Тут же выяснилось, что окна не вымыты, летние вещи не сданы в химчистку, а в открытой когда-то банке с солеными огурцами уже плавает плесень.
- Ну неужели нельзя было доесть два несчастных огурца, чтобы не пропадали? - с отчаянием приговаривала Лизавета, выливая испорченный рассол в туалет. - Я же говорила, чтобы ты обязательно сделала винегрет и покрошила туда огурчики. Я все лето, как каторжная, торчу по выходным на даче, делаю соленые огурцы и помидоры, а в результате все выбрасывается.
Виктор Федорович кинулся на выручку, стал объяснять жене, что Ира всю неделю приходила поздно и заниматься винегретом ей было некогда, после чего последовала очередная часть допроса на тему: а чем же ты, Витюша, всю неделю питался, если Ира ничего не готовила. Лизавета никак не могла свыкнуться с мыслью, что без ее жесткого контроля в доме ничего не вышло из строя и никто не умер от голода, и все пыталась найти яркие доказательства своей незаменимости и полной беспомощности остальных членов семьи. Уняв пыл надсмотрщика, свекровь принялась раздавать подарки, а затем подала команду садиться за стол. Эта часть вечера получилась куда более приятной, но не для Иры, которая с закипающей яростью смотрела на родителей мужа, воркующих как голубки. Лизавета то и дело чмокала мужа в щечку, гладила по голове, брала за руку и всячески демонстрировала право собственности на него. Виктор же Федорович улыбался, называл ее Лизонькой и говорил жене комплименты. Ире казалось, что еще чуть-чуть - и она не выдержит, завизжит, вцепится Лизавете в волосы и выцарапает ей глаза. Чего она так липнет к мужу? Как будто сто лет его не видела. Тоже мне, новобрачная выискалась.
И снова Ира не спала всю ночь, прислушиваясь к звукам в квартире. Воспаленное и ослепленное ревностью воображение рисовало ей картины супружеской близости между Виктором Федоровичем и свекровью. Почему она? Ну почему она, а не Ира? Почему этой старой перечнице достаются его ласки, прикосновения его чудесных рук, почему ей дана возможность вдыхать запах его кожи, почему у нее, а не у Иры есть право засыпать на его плече? Почему все так несправедливо? Она то плакала, уткнувшись в подушку, то вскакивала и садилась в кресло с сигаретой, то пыталась читать, то выходила на цыпочках в коридор и прислушивалась, не доносятся ли из другой комнаты какие-нибудь звуки. Никаких звуков она не слышала, и это на некоторое время Иру успокаивало, она ложилась в постель и уже начинала было засыпать, и вдруг так явственно вспоминала ощущение его рук на своем теле, его дыхания на своем лице и охватывающую ее при этом сладкую дрожь, что слезы начинали литься сами собой.