— Ничего, — хмурился Вакасян.
— Проявить надо, — сказала Успенская. — Тут не поймешь.
— Маша! — спохватился Вакасян. — Запиши, в проявку!
— А как отметить?
— Как отметить? — Вакасян вопросительно посмотрел на Морозова.
— Так и отметить — «следственный эксперимент», — предложил появившийся из полумрака Грязнов. — Только на этот раз…
— Сама снесу, — гарантировала Успенская.
— Не видели Максимова, а, Максимова? — подскочил Варшавский. — Его врачи ищут.
— Да тут он, за ширмой… — У Дениса запиликал мобильник. — Да? Я. Да, Ксюш, помню, договаривались. Когда? — Он вскинул руку, посмотрел на часы. С какого вокзала?
— Это Короленко? — спросил Вакасян. — Дай потом мне трубочку, я ей с утра дозваниваюсь.
— Хорошо, — пообещал Грязнов, пряча телефон в карман. — Что?
— Уже ничего… — махнул рукой Вакасян.
Степенный старик сидел на мягком диване, раскрыв перед собой деловую газету.
— Чай, как всегда, покрепче? — услужливо осведомилась проводница.
— Да, с лимончиком, если можно, — перевернув газету, сказал старик.
За окном, на перроне, появился запыхавшийся Денис. Он в панике метнулся сначала вправо, потом влево. Затем, признав в старике Петрова, обрадованно постучал по стеклу.
Петров удивленно посмотрел в окно и ткнул себя пальцем в грудь: «Это вы мне?»
— Вам-вам! — беззвучно, как рыба, открывал рот Грязнов.
Петров изобразил пальцами бегущие по направлению к выходу ножки.
Денис отчаянно закивал.
Петров вышел на перрон, раскуривая красивую трубку.
— Я тот самый Грязнов. — Денис все никак не мог отдышаться. — Ксения вам говорила?
— Вы друг Кирилла. — Глаза Петрова сделались печальными. — А я опоздал на его похороны…
— Владлен Николаевич, вы когда…
— В Давосе была нелетная погода…
— …когда возвращаетесь?
— Через два дня, — с той же скорбной печалью в голосе произнес Петров.
— Нам надо бы с вами…
— Да, надо, обязательно… — согласился Петров.
— А сейчас хотя бы в двух словах, Владлен Николаевич. Что? Как? Для меня это полная…
— Неожиданность, понимаю…
— Да! Вам-то это зачем?
— Зачем? — задумчиво переспросил Петров, и колечко дыма растворилось в воздухе над его головой. — Хм… Зачем… Знаете, Петр…
— Денис….
— Простите… Знаете, Денис. Я готовился к этому вопросу и даже составил очень емкую фразу, она все объясняла именно в двух словах. Но теперь не могу ее вспомнить… Так что нам придется после моего возвращения…
— Отправляемся! — крикнула из тамбура проводница.
— Вы пленки уже слушали?
— Пленки? Какие пленки?
— Я отдал Кириллу все пленки… Вы разве их не нашли?
— Мы и не искали… — растерялся Грязнов. — Фото? Видео? Какие?
— Кассеты с голосами, целая коробка. Неужели он их куда-то… Это плохо… Это нельзя восстановить…
— Чьи голоса?
— Этих… — Петров произнес это так, будто говорил о полной опарышей навозной куче. — Ваш друг очень точно передал всю их сущность. Он был талантлив.
Звякнули стыки вагонов, поезд дернулся. Петров легко, по-молодецки запрыгнул в тамбур, обернулся к Грязнову и вдруг заговорил совсем по-другому, быстро, почти скороговоркой:
— Берегите себя!.. Вы мне нужны, берегите себя… И пленки найдите обязательно. Обещайте мне, Петр!
— Денис…
— Через два дня, утром! Жду вас у себя дома! Можете без звонка! Это очень важно! Если что, связь через Ксению! Берегите себя!..
Поезд набрал ход, Грязнов быстро шел по перрону, но Петров удалялся еще быстрей. Он продолжал что-то запальчиво говорить, однако ветер относил его голос в сторону.
От киностудии до вокзала Грязнов долетел быстрее болида из «Формулы-1». Ксения, видите ли, в последний момент вспомнила, что ее свекор, автор Конституции Владлен Николаевич Петров, уезжает читать лекции в Питер. Теперь ждать еще целых два дня. И где гарантии, что из Питера Петров вернется в Москву, а не укатит в Гамбург или Гренобль.
Пленки какие-то… Что за пленки? При чем здесь пленки? И почему Денис должен был беречь себя? Нет, конечно, береженого Бог бережет, но старик сказал об этом слишком уж серьезно.
Денис невольно обернулся. Перрон был уже почти пуст…
А поезд тем временем ровно стучал колесами, за окнами проносились унылые поля, леса, реки…
— Владлен Николаевич, вы здесь? — В тамбур выглянула проводница. — А я вас потеряла. Там стол накрыт.
Петров стоял у двери. Он нервно обернулся, украдкой проведя ладонью по щекам.
— Иду-иду… Дым в глаза попал…
И снова отвернулся к окну. Он плакал беззвучно, но очень горько.
Щербак вел машину по вечерней Москве. Грязнов сидел рядом и рассматривал фоторобот.
— Двое суток, мля… Как эти старухи меня достали… — бурчал Щербак.
— Никого не напоминает?
— Никого. И всех, — угрюмо ответил Щербак.
— Через картотеку пропустил?
— Дупель пусто.
— А может, это был не мужчина?
— Издеваетесь?
— Так ты про женщин этих своих старух, поди, и не спрашивал?
— Не-е-ет…
— Шерше ля фам, дорогой мой… Шерше ля фам…
О пленках Елена ничего не знала. У них с Кириллом была большая аудиотека, на все случаи жизни, от классики до андеграунда, но о каких-то особенных кассетах она впервые узнала от Грязнова.
Пришлось проверять методом тыка, надеясь на удачу.
Магнитофон зазвучал пронзительным голосом Вертинского. Денис вынул кассету, вставил другую. Оказалось, что там «АББА». На следующей была итальянская эстрада…
Лена поставила перед Денисом дымящуюся чашку, присела рядом.
— Может, он хранил их где-то отдельно?
— Я везде уже смотрела.
— Коробка. Там целая коробка.
— Не помню коробки… — Ее брови сошлись на переносице. — Пакет был… В то утро он на «Мосфильм» уходил с пакетом…
Для Грязнова «Мосфильм» стал уже каким-то родным. Теперь он знал не только дорогу от бюро пропусков до павильона, но и мог отыскать столовую, производственный корпус, тонателье и, конечно, цех обработки пленки.
«Не получится c частным сыском, устроюсь сюда экскурсоводом» — подумал Денис, быстро шагая по длинному коридору.